Нескромные сокровища
Шрифт:
«Кроме шуток, неужели Амизадар пытался вас обратить? Этот человек – удивительный мастер обращать. Не познакомите ли вы меня с его моралью? Готов биться об заклад, что она немногим отличается от моей».
«Мы углублялись с ним в некоторые вопросы любви. Мы рассмотрели, в чем состоит разница между женщиной чувствительной и женщиной легкомысленной. Что касается его, он стоит за чувствительных».
«Без сомнения, также и вы?»
«Ничуть, мой милый. Я исчерпала все доводы, доказывая ему, что все мы одинаковы и действуем согласно тем же принципам. Амизадар не разделяет моего мнения. Он устанавливает бесконечное множество различий,
«Сударыня, – отвечал Марзуфа, – я знаю Амизадара. Он юноша с головой и знающий женщин. Если он вам сказал, что такие женщины существуют»…
«О! Существуют они или нет, – все равно я не намерена им уподобляться», – прервала его Фанни.
«Знаю, – отвечал Марзуфа. – Вы усвоили себе поведение, более соответствующее вашему происхождению и достоинствам Предоставим этих жеманниц философам; при дворе они увяли бы во цвете лет»…
Тут сокровище Фанни замолчало. Одним из главных достоинств такого рода ораторов было умение вовремя остановиться. Оно говорило так свободно, как если бы никогда ничего другого не делало. На основании этого некоторые авторы заключили, что сокровища – не более как автоматы. Вот как они рассуждали. Здесь африканский автор приводит целиком метафизические аргументы картезианцев против существования души у животных, каковые он со свойственной ему проницательностью применяет к говорящим сокровищам. Одним словом, он высказывает мнение, что сокровища говорят точно так же, как поют птицы, то есть владеют речью, не учившись ей, и, без сомнения, им внушает слова какое-нибудь разумное начало.
А как поступает автор с государем? – спросите вы меня. Он посылает его обедать к фаворитке; по крайней мере там мы его находим в следующей главе.
Глава сорок четвертая
История путешествий Селима
Мангогул, помышлявший лишь о том, чтобы разнообразить удовольствия и почаще испытывать действие кольца, расспросив самые интересные сокровища при дворе, захотел выслушать и кое-какие сокровища в городе. Но не ожидая от них ничего хорошего, он предпочел бы их расспросить, избавив себя от труда разыскивать каждое в отдельности. Но как собрать все эти сокровища? Вот занимавший его вопрос.
– Вы ломитесь в открытую дверь, – сказала ему Мирзоза. – Стоит вам, государь, дать бал, и я ручаюсь вам, что в тот же вечер вы услышите сколько угодно таких болтунов.
– О радость моего сердца, вы правы, – отвечал Мангогул. – Ваше средство тем более действительно, что к нам соберутся наверняка именно те, которые нам нужны.
Тотчас же был отдан приказ главному евнуху и казначею, заведующему развлечениями, подготовить празднество и распространить не более четырех тысяч билетов. Это значило, что он должен рассчитывать по меньшей мере на шесть тысяч человек.
В ожидании бала Селим, Мангогул и фаворитка начали обсуждать различные новости.
– Знаете ли, сударыня, – спросил фаворитку Селим, – что бедный Кодендо умер?
– Впервые слышу. Отчего же он умер? – спросила фаворитка.
– Увы, мадам, – отвечал Селим, – это жертва мирового притяжения. Он еще в молодости слепо уверовал в эту теорию, и на старости лет у него помутился разум.
– Как же это случилось? – спросила фаворитка.
– Он вычислил по методу Галлея и Чирчино, знаменитых астрономов Моноэмуги, что комета, наделавшая столько шуму к концу царствования Каноглу, снова должна была появиться третьего дня. И опасаясь, что она ускорит бег и он не будет иметь счастья первым ее заметить, он решил провести ночь на башне, и еще вчера, в девять часов утра, он сидел там, припав глазом к телескопу. Его сын, беспокоясь, как бы отцу не повредило столь длительное наблюдение, подошел к нему в восемь часов, потянул его за рукав и несколько раз позвал его:
«Отец, отец!» Ответа не было. «Отец, отец!» – повторял молодой Кодендо.
«Она придет! – отвечал Кодендо. – Она придет! Черт возьми, я ее увижу!»
«Что вы говорите, отец? Ведь сейчас ужасающий туман».
«Я хочу ее увидать и я увижу ее, говорю тебе».
Молодой человек, убедившись, что его отец заговаривается, принялся звать на помощь. Сбежались домашние. Послали за Фарфади. Я как раз был у него, так как он мой врач, когда прибежал слуга Кодендо.
«Скорее, скорее, сударь! Спешите! Старый Кодендо, мой хозяин…»
«Ну, в чем же дело, Шампань? Что случилось с твоим хозяином?»
«Сударь, он помешался».
«Твой хозяин помешался?»
«Ну да, сударь, он кричит, что хочет увидеть зверей, что увидит зверей, что они придут. Господин аптекарь уже там. Вас ждут. Идите скорей!»
«Мания! – говорил Фарфади, надевая свою мантию и разыскивая четырехугольную шапочку. – Мания! Ужасный приступ мании! Шампань, – спросил он слугу, – твой хозяин не видит бабочек? Не отрывает клочков шерсти от своего одеяла?»
«О нет, сударь, – отвечал Шампань. – Бедняга в своей обсерватории, на самом верху. Его жена, дочери и сын вчетвером пытаются его удержать. Идите поскорей, вы разыщете завтра вашу четырехугольную шапочку».
Болезнь Кодендо заинтересовала меня. Мы сели с Фарфади в карету и поехали к обсерватории. Находясь внизу лестницы, мы услыхали, как Кодендо кричал, словно безумный: «Я хочу видеть комету! Я увижу ее! Убирайтесь вы, бездельники!»
По-видимому, родные Кодендо, которым не удалось убедить старика спуститься в его покои, велели поднять кровать на башню, так как мы застали ученого в постели. Позвали местного аптекаря и приходского брамина, который трубил ему в уши, когда мы пришли:
«Брат мой, дорогой брат, дело идет о вашем спасении. Вы не можете со спокойной совестью поджидать в этот час комету, вы навлекаете на себя вечную погибель».
«Это мое дело», – отвечал Кодендо.
«Что ответите вы Браме, перед которым должны предстать?» – продолжал брамин.
«Господин кюре, – отвечал Кодендо, не отрываясь от телескопа, – я отвечу ему, что ваше ремесло – увещевать меня за деньги, а ремесло господина аптекаря расхваливать теплую водицу, что господин врач исполняет свои обязанности, щупая мне пульс и ничего не понимая, а моя обязанность – поджидать комету».
Сколько к нему ни приставали, больше ничего от него не добились. Он продолжал свои наблюдения с героическим мужеством и умер на крыше, прикрывая левой рукой левый глаз, с правой рукой на трубе телескопа, и прижавшись правым глазом к окуляру, между сыном, кричавшим ему, что он допустил ошибку в вычислении, аптекарем, предлагавшим какое-то средство, доктором, заявлявшим, покачивая головой, что уже ничего нельзя поделать, и кюре, говорившим ему: «Брат мой, покайтесь и положитесь на волю Брамы»…