Несмотря ни на что
Шрифт:
Кэролайн можно было презирать, смеяться над нею, но не замечать ее было невозможно — и она знала это.
Отец ее долгое время занимал важный пост в Египте. Это был человек, всецело поглощенный своей политической деятельностью. Леди Кэрлью представляла собой милую и бесцветную женщину, с которой не считались даже собственные дети, — и была трогательно гостеприимна.
Кэролайн никто не мешал следовать ее вкусам, не замечал ее выходок. И она становилась все более блестящей и более испорченной.
Как все подобные экзотические
У Чипа душа не лежала к этой девушке. Он с каким-то смутным раздражением поглядывал на короткие золотистые кудри, тонкое, заостренное книзу личико, на длинные брови и еще более длинные ресницы. То, что ее движения напоминали своей красивой четкостью и стремительностью мелькания сверкающей рапиры, что ее низкий голос чаровал — еще усиливало в Чипе неприязнь к Кэролайн.
Он встречал ее в Лондоне раньше, и как он мысленно говорил себе, «видел все ее кривлянье и шутки».
Эти «шутки» нравились, однако, многим блестящим и умным людям. Они забавляли. Но на Чипа не производили никакого впечатления. Кэролайн не нарушила его душевного спокойствия.
Не то было с Джоном. Он увлекся сразу. И казался вполне довольным, таская за Кэролайн какие-то варварские пестрые подушки; не проявлял никакого нетерпения, если его звали завтракать и оставляли дожидаться полчаса, пока не влетала Кэролайн с объяснением, что она «наблюдала, как нищий араб с дьявольской ловкостью морочил толпу».
Ему явно нравилась ее манера душиться какими-то странными и сильными духами, запах которых кружил головы многим, но оставлял равнодушным Чипа.
И, наконец, Джон восхищался «взглядами» Кэролайн, что уже совсем изумляло Чипа, спрашивающего себя, как можно до такой степени поглупеть от любви?
Кэролайн и Джон проводили вместе целые дни. Кэрлью могли бывать, где им было угодно. Их имя открывало все двери, за которыми находились чудеса и застывшее великолепие дворцов. В числе сотни талантов Кэролайн было и уменье разбирать древние манускрипты. Она проводила целые дни в палаццо Борджиа, переводя эти манускрипты Джону. Были там поэмы, скандальная хроника, любовные истории, фантастические выдумки, мудрые изречения и древние заклинания. В комнате, где Джон и Кэролайн читали все это, был мраморный пол, розовые мраморные стены, а над тусклыми окнами спускались бледно-зеленые и оранжевые занавеси.
Кэролайн в пальто с громадным воротником из леопардовой шкуры сидела на золоченой, потускневшей от времени табуретке и работала, а Джон курил и смотрел на нее. Общение с этой девушкой утоляло разом и его любовь к красоте и тщеславие. Он был еще настолько юн, что ему импонировала «известность» и нравилось вращаться в сфере этих известных и «избранных» людей.
Кроме того, с некоторых пор он жаждал какого-нибудь «приключения»,
Он не знал хорошо, что чувствует к этой девушке. Но одно сознавал ясно: она будит в нем желания. И думал об этом со странным, недобрым цинизмом.
Другой приманкой, еще более непосредственной, было видное положение ее отца. Джон и лорд Кэрлью питали друг к другу большую симпатию. Джон обладал той открытой простотой и приветливостью, которая так нравится пожилым людям в молодежи… Лорд Кэрлью иногда приходил пить чай с семьей и гостями на залитой солнцем террасе, и всегда это кончалось тем, что они с Джоном отделялись от остального общества, чтобы потолковать о новостях в утренней газете.
Чипу оставалось кое-как убивать время с подростком Дерри. Чип не завидовал Джону, но ему ужасно не нравился оборот, какой принимали дела. От внимания Кэролайн не ускользало ничего. Ее забавляло скрытое недовольство Чипа.
— Бедный сэр Фолькнер трепещет за вас, Джон, — сказала она однажды вечером, после обеда. Чип некрасиво побагровел — даже уши у него стали малиновые.
Кэролайн посмотрела на него из-под ресниц.
— Разве это не так? — спросила она мягко.
— Отчего бы ему трепетать, дорогая? Разве мистеру Тенненту грозит какая-нибудь опасность? — осведомилась леди Кэрлью с восхитительной наивностью.
Дерри захихикал. Кэролайн, улыбаясь, продолжала атаковать Чипа.
Чип кипел презрительным негодованием, но ничем не выдал этого.
— Боюсь, что я не совсем вас понял, мисс Кэрлью, — заметил он с простодушным видом. — Или тут и понимать нечего?
— Вот тебе, Кэро, получай! — сказал Дерри со злорадным блеском в глазах. — Теперь вы квиты.
Но его сестра и Джон не слушали и вели между собой разговор в том как будто самом обычном тоне, который незаметно устраняет других от участия в разговоре. Тут создает барьер не столько понижение голоса, сколько неуловимая интимность, полуслова, дающие впечатление, что между двумя беседующими установилось какое-то особое, тонкое взаимное понимание.
Несколько позже все общество отправилось кататься в гондолах. В одну сели Джон, леди Кэрлью и Кэролайн, в другую — Чип, Дерри и Анна, младшая сестра.
Джон чувствовал себя во власти какого-то предательского возбуждения. Картины этого спящего волшебного города, приглушенная музыка, то совсем замиравшая, то звучавшая явственно, когда гондола миновала темные повороты, — все это еще усиливало чувство упоения.
Кэролайн, прижавшись в уголок возле Джона, молча курила. Отблески огонька папиросы то вспыхивали, то умирали в ее глазах. Белая шляпа при лунном свете казалась сделанной из сверкающего серебра.
Леди Кэрлью мирно дремала за спиной дочери. Ее молчаливое присутствие как-то еще обостряло испытываемое молодыми людьми чувство близости.