Неспешиты
Шрифт:
– Посмотрим, что скажет Огилви, - решил Лейф.
– Если он сообщит, что где-то есть более привычные для нас условия, мы переберемся туда. А если окажется, что они везде одинаковые, останемся здесь.
– Останемся!
– повторил вслед за командором Пэскью. Весь его вид выражал отвращение.
– Что-то подсказывает мне, что вы выбрали именно то слово - останемся.
– Он кивнул на иллюминатор, за которым уже столько времени подбирался к ним поезд.
– Если во всем том, что мы видели и слышали, есть хоть какой-то смысл, то это значит, что мы сели в совершенно заслуженную нами лужу.
– А точнее?
– проявил заинтересованность Уолтерсон.
– Мы можем оставаться здесь миллион лет или же вернуться домой. Впервые в нашей триумфальной истории мы терпим настоящее и полное поражение. Мы абсолютно ничего не выжмем из этого мира по одной очень уважительной причине, и поделать здесь ничего нельзя, я хочу сказать, что наша жизнь очень коротка.
– Я не спешу с преждевременными выводами, - поставил точку в дискуссии Лейф.
– Подождем Огилви.
Скоро динамик удивленно сообщил:
– Этот город тоже заполнен ползунами. И трамваи передвигаются с той же скоростью, если это только можно назвать скоростью. Если хотите, я снижусь и опишу все подробнее.
– Нет, - проговорил Лейф в микрофон.
– Сделайте как можно более глубокую разведку в восточном направлении. Заберитесь возможно дальше. Особенно нас интересуют изменения данного феномена. Если обнаружите их, немедленно докладывайте.
Он отставил микрофон и повернулся к остальным:
– Все, что нам остается сейчас, это не спешить.
– Вот, вы произнесли это!
– воскликнул Пэскью.
– Ставлю тысячу против одного, что Бойделл сидел здесь, как и мы, ковыряясь в зубах и ожидая неизвестно чего, пока ему это не надоело.
Внезапно слушавший их Уолтерсон разразился громким хохотом, чем поверг присутствующих в изумление.
– Что с вами?
– изучающе глядя на него, спросил Пэскью.
– Какие только мысли не приходят иногда в голову, - извиняющимся тоном произнес Уолтерсон.
– Вот мне сейчас подумалось, что если бы лошади походили на улиток, их никогда нельзя было бы запрячь. Это вполне разумный принцип, но как, черт возьми, приткнуть его здесь?
– Город в шестидесяти восьми километрах восточнее базы, - объявил Огилви.
– Все то же, что и раньше. Две скорости: двигаются медленно, как покойники, и медленнее, чем покойники.
Пэскью посмотрел в иллюминатор.
– Клоп быстрее перебирает лапами, чем тащится этот поезд. Он наверняка остановится возле нас.
– Немного поразмыслив, он закончил: Как бы там ни было, одно мы знаем точно - они нас боятся.
Сосредоточенно что-то обдумывая, Лейф соединился с Шэлломом:
– Мы выходим наружу. До нашего возвращения записывайте все доклады Огилви. Если он сообщит о любых быстрых перемещениях, подайте нам короткий сигнал сиреной.
Затем он позвонил Нолану, Хоффнэглу и Ромеро, трем специалистам по контакту:
– Готовьте ваши таблицы.
– По инструкции, - напомнил о себе Пэскью, - до тех пор, пока контакт не состоялся и не доказано, что чужаки настроены дружественно или, по крайней мере, невраждебно, командир должен осуществлять полный контроль за своим кораблем.
– К черту инструкции, сейчас не тот случай, - резко оборвал его Лейф.
– Меня интересует поезд. По-моему, уже пора хоть в чем-то определиться. Решайте сами, идете вы или нет.
– Четырнадцать поселков вдалеке, - вмешался откуда-то со своей высоты Огилви.
– И все в них так торопятся, что можно умереть со скуки, глядя на них. Держу курс на город на горизонте.
С кипами цветных таблиц в руках явились специалисты по контакту. Они были без оружия - им единственным запрещалось его ношение. Этот запрет основывался на теории, по которой явная беспомощность порождает доверие. В большинстве случаев она находила оправдание, и контактеры оставались живы. Время от времени она не срабатывала, и жертвы получали всего лишь достойное погребение.
– А нам как?
– посмотрев на вновь прибывших, спросил Уолтерсон. Возьмем оружие?
– Рискнем выйти без него, - решился Лейф.
– Раса, достаточно разумная, чтобы разъезжать на поездах, должна четко представлять, что произойдет, если она только попытается тронуть нас. Пока мы будем вести переговоры, орудия корабля будут держать их на прицеле.
– Я не полагаюсь на их способность размышлять, как это понимаем мы, - заметил Пэскью.
– За всей их показной цивилизованностью может скрываться самый коварный нрав в системах с этой стороны Сириуса.
– Он ухмыльнулся и добавил: - Но я доверяю своим ногам. Если эти неспешиты что-то и задумают, я успею превратиться в легкое облачко пыли в лучах заходящего солнца раньше; чем они что-либо предпримут.
Лейф улыбнулся, и они пошли к главному выходу. У каждого иллюминатора толпились люди, наблюдавшие за их спуском по склону к дороге.
Орудийные расчеты в башнях, хотя и были приведены в состояние полной боевой готовности, тем не менее прекрасно сознавали, что нельзя палить во время переговоров из-за риска попасть как в чужих, так и в своих. Но в случае необходимости они могли нарушить этот нейтралитет, разрушив пути впереди и сзади поезда, изолируя его для дальнейшей обработки. На все остальное время им отводилась роль устрашения. Несмотря на отсутствие всякой видимой угрозы со стороны этого мира, среди старых членов экипажа существовали определенные опасения. Прежде мирная обстановка не раз обманывала людей, и они остерегались какого-нибудь подвоха.
Шестерка добралась до железной дороги приблизительно в двухстах метрах от поезда и теперь повернула прямо к нему. Они уже видели машиниста, сидевшего в кабине за панелью из стеклоподобного материала. Его большие желтые глаза напряженно смотрели прямо перед собой, малиновое лицо было лишено всякого выражения, обе руки лежали на рычагах. Полдюжины пришельцев на путях не производили на него никакого впечатления, он даже не шевельнулся.
Лейф первым подошел к двери кабины - и встретился с неразрешимой проблемой номер один. Он взялся за ручку, распахнул дверь и с располагающей улыбкой дружески произнес: