Несравненное право
Шрифт:
— Так откуда же вы знаете о ребенке?
— Оттуда, — находчиво ответил герцог, — теперь уже я боюсь, что ты мне не поверишь.
Я себя ненавидела за эту ложь, но правду сказать было свыше моих сил. Как просто казалось мне месяц назад выложить герцогу Аррою все, что со мной приключилось. И о том, что я должна была родить чудовище, и о том, что Роман его прикончил и, пока я жива, Белый Олень не может иметь потомства от другой женщины. Я собиралась рассказать о заговоре Эанке, о том, как ощутила в себе странную, чужую Силу и шутя справилась с самой сильной колдуньей Убежища, как под моим взглядом плавилась и превращалась в драгоценный аметист лесная рыжая земля, как я прогнала Гончих Тумана… Я хотела объяснить эландскому владыке, что не могу по своей воле вызывать Силу, но, когда та на меня накатывает, сохраняю свободу воли, и что я помогу ему.
Рене Аррой должен был знать, что я такое, потому что именно ему предстояло схватиться с моим отцом и вызванными им тварями. Пока я самим фактом своего существования защищала Тарру от возвращения Ройгу во всей его красе, но, когда Сила меня оставляла, я превращалась в обычную или почти обычную женщину. Да, капелька эльфийской крови, текущая в моих жилах, о чем мне поведал Астени, дала мне возможность овладеть зачатками эльфийской магии, но против той же Эанке мое уменье было то же, что ножик для фруктов против шпаги. Впрочем, кое-что всегда лучше, чем ничего, совсем уж ни на что не годной я все же не была. И все равно, пока Ройгу не мог набрать полной силы, все решают мужчины с оружием в руках.
Интересно, если б у Гремихи нас догнал Олень, поднялась бы во мне Сила, смогла бы я выстоять в схватке с этой тварью? Думаю, нет. Я тогда была слишком слаба и очень напугана, а страх губит магию, многократно уменьшая Силу. Этот закон я открыла сама, продираясь по заснеженному лесу на северо-запад. Я слишком много думала этой одинокой зимой, и кое-что из придуманного могло пригодиться не только мне, но и Аррою, если бы…
Если бы я не влюбилась в Рене как кошка. Сразу и навсегда. Не знаю, где были раньше мои глаза, ум, сердце, ведь я несколько месяцев прожила рядом с этим человеком, принадлежала ему, но ничего не чувствовала. Я любила Стефана? Но почему мое сердце этого не помнит? Почему, когда я встретилась взглядом с герцогом, передо мной словно бы ударила молния?
Я готова была поклясться, что вижу его впервые! И вместе с тем я знала его. Знала его глаза, его голос, его руки. Помнила его жест, когда, успокаивая, он погладил меня, как глупую собаку. Да и он прекрасно помнил все, что и как было; для него я оставалась жалкой, нерешительной девчонкой, навязанной ему родственничками. Рене не мог меня не то что любить, даже уважать. Как же бы я посмела рассказать ему все, что со мной случилось?!
Если б он меня любил, он, возможно, смог бы смириться с тем, что я стала нелюдью. Теперь же герцог стал бы смотреть на меня, как на ядовитую змею. Я его не осуждала. На его месте я бы уж точно посадила подобную тварь в клетку, возможно, постаравшись сделать эту клетку удобной и незаметной, но это сути не меняло. А я хотела остаться для него человеком, женщиной, пусть и нелюбимой, а не Эстель Оскорой, от которой зависит слишком много, чтоб в ней можно увидеть что-то, кроме оружия.
И еще был Астени… Отныне я точно знала, что в моем отношении к нему любви не было, а были только благодарность и дружба. Но Аррой, тот ничего не понимал, не мог понять, а вот принц Лебедей как раз понимал все, ведь он и сам был магом, знался с разными силами. И он узнал меня уже после того, как Рамиэрль вернул меня с Серых равнин. Что-то смутно подсказывало мне, что магия Проклятого, смешавшись с магией эльфов и магией смерти, не только наделили меня Силой, но каким-то образом изменили мое естество. Я больше не была покорной овцой. Но как объяснишь это Рене? Если бы он встретился с Романом, тот, возможно, сумел бы рассказать все как есть. Но Роман был далеко. Астен погиб. А Рене, Рене спросил меня о ребенке! И я поняла, что он считает, что погибшая тварь была его сыном. То есть он ничего не знает! Ничегошеньки. И я солгала. Отвратительно, подло, низко. Это была полуправда, то есть худший вид лжи, потому что я позволила ему убедить самого себя.
Я подтвердила, что ребенок погиб, и замолчала. Все остальное дорисовало воображение Рене. Он даже попробовал меня успокоить обычным для мужчины способом. Лучше бы он этого не делал! Не знаю, как я вырвалась из его объятий, не будь мы верхом, герцог справился бы со мной шаля, но я умудрилась вовремя хлестнуть лошадь и поскакала к ожидавшим нас за поворотом воинам. Ветер свистел у меня в ушах, но не мог заглушить то отвращение, что я испытывала к себе.
Вот все и кончилось, не начавшись. Меня не хватило на то, чтобы сказать ему правду, потому что я любила его. Я вырвалась из его объятий, крикнув, что то, что было когда-то, больше не повторится, что я его ненавижу. Герцог, разумеется, за мной не поскакал. Зачем? Истеричная дура, которая ему никогда не была нужна. Он просто по-человечески хотел ее утешить в горе, естественном для любой матери, потерявшей ребенка. Она его оскорбила и удрала. Ну и Проклятый с ней! Так даже легче, что б он стал с ней делать здесь, в Эланде, при живой жене? А так все сложилось просто замечательно…
Рене присоединился к нам через десятинку, он был спокоен и вежлив. Я все же кое-что ему рассказала. Что Роман отвез меня в Убежище, а сам пошел на поиски Проклятого, что меня хотели убить, и Астен повел меня в Эланд. Что нас догнали, Астен погиб, а мне посчастливилось уйти и унести с собой эльфийский талисман, который и отогнал Охоту. Эта ложь показалась мне удачной, так как я являлась хранительницей талисмана до возвращения Романа, а значит, если во мне взыграет Сила и я смогу что-то сделать, все спишется на подарок Астени. Разобраться в этом могут только маги, а их в Эланде не было. Если не считать десятка-полтора Печатных волшебников и меня.
— Думаю, идти дальше не стоит, — маршал с удовлетворением оглядел широкое Лагское поле, — лучше не придумаешь!
— Если бы не тот холм, — Архипастырь с неодобрением махнул рукой в сторону Морского тракта, — если они в него вцепятся, их оттуда ложками не выскрести…
— Михай и так задержался, — откликнулся Ландей, — конечно, если б нападали мы, тогда эта горушка была бы как кость в горле, но будь я проклят, если не заставлю их полезть первыми. Наше дело оборона. Их меньше, хоть они и злее. Пусть прорываются, пока не надоест.
— А ты уверен, — Феликс с сомнением оглянулся на расцвеченный множеством сигн отряд имперских знаменщиков, — что наши любезные нобили удержатся от искушения?
— Я их удержу, — огрызнулся маршал. — Будут ждать своей очереди, как миленькие. Бароны, это что… Вот от Марциала действительно любой пакости ждать можно. Он меня раскусил, так что теперь держи ухо востро…
— Раскусил?
— Да. Я как-никак маршал Арции. Идет война, так что изображать из себя придурка я, знаешь ли, больше не могу. Ну да ладно, сначала разобьем Михая, Марциал с его братцем подождут! Не до них сейчас, тем паче этот «проти-и-ивный», — Ландей попробовал придать своему рыку сюсюкающую игривость, — повел себя на удивление прилично… Даже по морде Бернару залепил при всей гвардии.
— И все же я на твоем месте спровадил бы его куда подальше. Резервом командовать, что ли. Да и приставить к нему кого-нибудь на всякий случай не мешает. Мальвани не подошел еще?
— В паре диа. Проклятые дожди его задержали… Над Лисьими горами целое море вылилось. Ни пройти, ни проехать… Хотя почему проклятые? Если б не это, Годой давно был бы у Мунта… Странные эти дожди, кстати, были. Фронтеру и Нижнюю развезло, а южнее ни облачка, все на корню сохнет.
— Знаешь, Франсуа, — Архипастырь ласково потрепал по шее своего коня, — предоставь думать о чудесах моим клирикам, Проклятый их побери. Наше дело — война. Давай-ка лучше еще разок подумаем. Вроде бы все верно рассчитали, и все же…