Несущая огонь
Шрифт:
— Нет! — Чарли в ужасе закрыла лицо. — Папочка! Папа!
Рука, поставленная для упора, соскользнула, и ладонь Рэйнберда беспомощно проехала по деревянному полу, оставившему в ней не одну занозу.
— Чарли, — прошептал он, — Чарли, посмотри на меня.
Цепь наступавших наконец замкнула кольцо вокруг конюшен; люди остановились, не зная, как быть дальше.
— Девчонка! — сказал Джулз. — Убираем девчон…
— Нет! — донесся ее крик, словно она услышала Джулза. И через секунду: — Папочка! Папа!
Затем раздался еще выстрел,
А потом все увидели дым — дым и красные сполохи.
И в недрах этого ада с детским лицом заржали лошади.
Услышав обращенные к ней слова Рэйнберда, Чарли, хотя она бежала к отцу и мысли ее путались, — обернулась. Он лежал на животе и пытался укротить пистолет, который так и плясал в его вытянутых руках.
Невероятно, но он улыбался.
— Вот так, — прохрипел он. — Чтобы видеть твои глаза. Я люблю тебя, Чарли.
И выстрелил.
И тут стихия, выйдя из-под ее контроля, как бешеная, вырвалась наружу. На пути к Рэйнберду стихия испарила кусочек свинца, который бы наверняка поразил в голову свою жертву. Мгновение казалось, что воздушная струя колышет одежду Рэйнберда, а также Кэпа, находившегося чуть дальше, — и что больше ничего не происходит. Но колыхалась не только одежда, сама плоть колыхалась, тая как воск и обнажая кости, которые на глазах обугливались и пригорали.
Неожиданной яркости блиц на какое-то время ослепил Чарли; но если глаза ничего не видели, то в ушах стояло ржание лошадей, обезумевших от страха в своих стойлах… и еще пахло паленым.
Лошади! Лошади! — отпечаталось в сознании. Она кружила на месте, ничего не видя перед собой. Сон обернулся явью. Это был и он, и не он. На какой-то миг возникла иллюзия, что она снова в аэропорту Олбани, маленькая девочка, и ростом на пять сантиметров пониже и худее на пять кило, а главное, совсем еще простодушная маленькая девочка, и в руках у нее пакет, выуженный из мусорной урны, она ходит по кабинам и дает им тычки взглядом, и серебро к ней в пакет так и сыплется из щели возврата монет…
Вот и сейчас она дала тычок, можно сказать, сама того не желая, и что ей теперь делать, спрашивается?
А тем временем всколыхнувшийся раскаленный воздух пробежал из конца в конец длинный проход между стойками. Железные засовы, деформируясь и плавясь, падали на пол один за другим.
Словно выпущенная из некой биопушки, сметя по дороге Кэпа с Рэйнбердом, стихия с ревом выбила заднюю стену конюшен и подняла на воздух десятки досок и бревен. Щепки разлетелись веером ярдов на шестьдесят, разя тех, кто подвернулся ненароком, не хуже крупной картечи. Агенту Клейтону Брэддоку аккуратно срезало голову обломком деревянной обшивки, просвистевшим, как бумеранг. Его соседа раскроил пополам брус — этакий сорвавшийся пропеллер. Третьему отхватил ухо дымящийся клин, а он даже не сразу осознал это.
Неровная цепь наступавших вмиг рассыпалась. Кто не мог бежать, уползал. Лишь один человек не сразу обратился в бегство. Это был Джордж Седака, тот самый, что вместе с Орвилом Джеймисоном перехватил письма Энди на безлюдном шоссе в Нью — Гэмпшире. Седака, которому надлежало быть в Панама — сити, по случайности застрял в Конторе. Агент слева от него стонал на земле. Справа лежал бедняга Клейтон Брэддок.
Седака же был словно заговорен. Обломки и горящие щепки облетали его стороной. Огромный крюк, на каких подвешивают тюки, вонзился в землю своим беспощадно острым концом в каких-то сантиметрах от его ноги. Металл еще был раскален докрасна.
Дыра в конюшнях зияла такая, будто в этом месте заложили не один пакет динамита. Рухнувшие и еще охваченные пламенем стропила образовали черную яму метров восьми в диаметре. Основная масса обломков, выбитая, как пробка, взрывной волной невиданной силы, обрушилась на большую кучу компоста и устроила целый пожарище; занималось и то немногое, что уцелело от задней стены конюшен.
Седака слышал, как храпят и ржут лошади, видел, как зловещие оранжево — красные языки пламени пожирают сухое сено, врываясь на второй ярус. Это было все равно что увидеть ад в иллюминатор.
«Все, — решил Седака, — с меня хватит».
Одно дело совершить налет на безоружного почтальона в тихом месте и другое…
Джордж Седака зачехлил пистолет и обратился в бегство.
Растерянная, она никак не могла осмыслить происходящее.
— Папа! — кричала она. — Папа! Папочка!
Все размыто, призрачно. Горячий удушливый дым и красные вспышки. Удары копыт в дощатые двери. А засова уже нет, и двери настежь. И лошади вырываются.
Чарли, упав на колени, искала отца, искала на ощупь, а мимо проносились лошади — тени, абрисы лошадей. Обрушилась балка в снопе искр, и сразу вспыхнуло сено в каком-то стойле. В меньшем отсеке конюшен с грохотом взорвался бак с бензином для трактора — точно великан откашлялся тридцатью галлонами горючего.
Чарли ползла как слепая, выставив перед собой руки; копыта проносились над самой ее головой. Вот одно чиркнуло по плечу и опрокинуло навзничь. Ее рука наткнулась на ботинок.
— Папа? — Голос ее дрожал. — Папа?
Он был мертв. Еще бы не мертв. Все мертво. Сама земля горит. Сначала мать убили, теперь отца.
Зрение постепенно возвращалось к ней, но предметы словно плавали в тумане. Жар накатывал волнами. Ведя рукой по его ноге, она добралась до ремня, потом пальцы осторожно скользнули вверх по рубашке и вдруг нащупали что-то влажное, липкое. Набухающее. Она окаменела.
— Папа, — прошептала она.
— Чарли?
Едва различимый хрип… но, несомненно, его хрип. Рука отца нашла ее лицо; он потянул ее к себе.
— Нагнись… ближе.
Она подползла вплотную, и тут его лицо выплыло из серого марева. Вся левая сторона опустилась вниз, застыла, левый глаз налился кровью, как в то утро в мотеле Гастингс Глен.
— Папа, что же это… — простонала она.
— Некогда, — сказал он. — Слушай, слушай меня!
Она склонилась над ним, слезы закапали ему на лицо.