Несущественная деталь
Шрифт:
Так оно и должно было быть. Его базовые личностные свойства (те, что в безопасности пребывали где-то совсем в другом месте, в одном или более из защищенных субстратов, которые были самыми безопасными хранилищами противниками Адов) изменялись в соответствии с уроками, которые он получал в каждой из его записанных миссий, и именно выжимки этой личности загружались в каждое из его последующих воплощений, но ничего такого, что бы могло пойти на пользу врагу. Каждая личность (будь то в человеческой форме, абсолютно машинной или программной, которая могла принимать любую внешность в зависимости от обстоятельств), прежде чем ей позволяли приблизиться к театру военных действий,
Так что ничего полезного в нем не должно было сохраниться и, похоже, не сохранилось. Так почему он находился здесь? И что они делали?
— Как вас зовут? — сказал он, обращаясь к молодому доктору. Он сидел прямо, откинув назад голову, мрачно уставившись в нее, воображая ее каким-нибудь робким, никуда не годным рекрутом, которого он решает вызвать на плац. Самым своим командным голосом он сказал: — Я требую, чтобы вы назвали ваше имя или идентификатор. Я знаю мои права.
— Извините, — спокойно ответила она, — но я не обязана называть вам мое имя.
— Нет, обязаны.
— Вы думаете, что знание моего имени чем-то вам поможет?
— Продолжаете отвечать вопросом на вопрос?
— Вы считаете, что я делаю именно это?
Он смерил ее сердитым взглядом, представил, как встает и отвешивает ей пощечину, или бьет ее кулаком, или душит электропроводом от древнего телевизора. Как далеко удастся ему зайти, если он предпримет что-нибудь такое? Может быть, имитация просто закончится, может быть, доктор окажет ему сопротивление, и выяснится, что она гораздо сильнее, чем он. Может быть, сюда ворвутся здоровенные охранники, которые сомнут его? А может, ему позволят осуществить то, что он задумал, чтобы он потом выпутывался из возникшей как следствие имитации? Возможно, все это испытание. Нападать на врачей — да и вообще на всех гражданских — запрещается. У него этот случай определенно будет первым.
Ватюэйль вздохнул и подождал несколько секунд.
— Пожалуйста, — вежливо сказал он, — назовите мне ваше имя.
Она улыбнулась, постучала авторучкой по кромке блокнота.
— Меня зовут доктор Мьеджейар, — ответила она и сделала еще одну запись.
Ватюэйль и не слушал, когда она называла свое имя. Он вдруг понял кое-что.
— Вот черт, — сказал он, неожиданно ухмыльнувшись.
— Что-что? — сказала молодой доктор, моргнув.
— Вы ведь и в самом деле не обязаны называть мне ваше имя, верно? — Ухмылка на его лице оставалась.
— Мы уже установили это, — согласилась она.
— А меня, в соответствии с подписанными мною при поступлении в армию бумагами, можно подвергнуть наказанию, даже пытке. Может быть, не серьезной пытке, но тому унизительному обхождению, против какого взбунтовался бы ваш средний гражданин.
— Не кажется ли вам?..
— И… — Он показал на черный экран телевизора. — Запись, изображение — у них ведь не просто так было низкое качество, верно?
— Вы так думаете?
— И съемки велись не снизу, — сказал он и рассмеялся. Он хлопнул себя ладонями по бедрам. — Черт, я должен был раньше догадаться. Нет, вообще-то я обратил внимание, но не… этот автономник, эта камера, что уж это было — она была с нами.
— Была?
Он откинулся к спинке стула, прищурился.
— Так каким же образом я оказался здесь? Почему я не помню ничего, что должен был бы помнить, если бы меня захватили в плен во время боя?
— И какой же, по вашему мнению, ответ?
— Я думаю, ответ состоит в том, что я по какой-то причине попал под подозрение. — Он пожал плечами. — А может быть, это одна из тех проверок, о которых
— Вы думаете, что могли бы попасть под подозрение?
— Нет, не думаю, — спокойно ответил он. — Моя лояльность не подлежит сомнению. Я служил этому делу, отдавая ему все свои способности, был целиком ему предан на протяжении вот уже более тридцати лет. Я верю в то, что мы делаем, верю в дело, за которое мы сражаемся. Какие бы у вас ни были ко мне вопросы — задавайте, и я отвечу на них честно и досконально. Расскажите мне о ваших подозрениях, и я докажу, что они безосновательны. — Он поднялся. — В противном случае я считаю, что вы должны меня выпустить. — Он посмотрел на дверь, потом снова перевел взгляд на доктора.
— Вы считаете, что вас следует отпустить? — спросила она.
— Да, конечно, считаю. — Он подошел к двери, чувствуя, что пол под ним немного ходит, чувствуя себя частью этого мягкого, неторопливого возвратно-поступательного движения. Он взялся за дверную ручку. — Я полагаю, это какое-то испытание, — сказал он, — и я его прошел, поняв, что вы — не из вражеских рядов, вы — мой сторонник, и теперь я открою эту дверь и уйду.
— И что, по-вашему, вы увидите по другую сторону двери?
— Понятия не имею. Но существует вполне очевидный способ выяснить это. — Он нажал ручку. Дверь все еще была заперта.
— Прошу вас, доктор Мьеджейар, — сказал он, кивая ей. — Если вы не возражаете.
Она несколько секунд смотрела на него непроницаемым взглядом, потом засунула руку в карман своего белого халата, вытащила ключ и бросила ему. Он поймал его, отпер дверь и открыл ее.
Доктор Мьеджейар поднялась и подошла к нему — он стоял, глядя перед собой. Ветерок обдувал его, трепал материал его одежды, волосы.
Перед ним открывались бескрайние просторы мшистой зелени. Земля изгибалась, чуть ниспадая к горизонту — голубому небу, по которому плыли белые облака. Зеленый ковер мха лежал на ровной ветке громадного, невероятно большого дерева. А вокруг множество веток, веточек, прутиков, листьев. На ровных частях веток стояли солидные многоэтажные здания, по ним проходили широкие дороги, по которым бежали маленькие колесные автомобили. Там, где ветки, искривляясь, уходили вверх, дороги серпантином устремлялись по склонам, а дома поменьше цеплялись за выщербленное, неровное дерево. По веточкам проходили дорожки, на них стояли дома, с террасами, балконами, пристройками. Размера прутиков хватало, чтобы вместить тропки и винтовые лестнички и дома, вроде дач и коттеджей. Листья, зеленые, но уже с желтинкой, имели размер с парус большой яхты. Маленькие машины, бредущие люди и трепыхающиеся на ветерке громадные листья наполняли это зрелище движением.
Мягкое покачивание вверх-вниз и с боку на бок оказалось следствием сильного, устойчивого ветра, воздействующего как на дерево в целом, так и на данную конкретную ветку.
На докторе Мьеджейар вдруг появился вингсьют — темный, перепончатый, объемистый. Он почувствовал, как что-то изменилось, и посмотрел на себя — на нем было похожее одеяние.
Она улыбнулась ему.
— Молодцом, майор Ватюэйль. Ну, а теперь как раз время отдохнуть и оправиться, а?
Он неторопливо кивнул, повернулся — то место, где он только что находился, превратилось в простенькую комнату деревенского дома, заполненную разнородной объемистой, раскрашенной в разные цвета мебелью. Окно имело приблизительно овальную форму и выходило в заросший кустарником двор.