Несущие ветер
Шрифт:
Соленая влага и соленый бриз пробирались повсюду. Обшивка и палубные доски гнили. Цепь, поднимавшая дрессировочную площадку в Театре Океанической Науки, дважды рвалась, и дрессировщик падал в воду вместе с площадкой, рыбой в ведре и всем прочим. Это научило нас постоянно осматривать цепь, и при малейшем признаке ненадежности мы начинали жаловаться и требовать новую цепь задолго до того, как старая действительно приходила в негодность.
Металлические дверцы, реквизит и поручни разрушались иногда прямо у нас на глазах, иногда незаметно. Однажды, когда Ингрид Кан вела представление, новый помощник закрывал дверцу вспомогательного бассейна очень неторопливо, давая дельфинам массу времени на то, чтобы передумать и вернуться в демонстрационный бассейн.
– Так дверцу не закрывают! – раздраженно заявила Ингрид, зная, что мелкие человеческие
Часто, однако, такого рода неприятности возникали по вине или из-за недосмотра персонала, когда оборудование было вовсе ни при чем. Как-то раз меня попросили взглянуть на самку дельфина в Океаническом институте, которая отказывается есть, хотя никакой причины обнаружить не удается. Я тоже попробовала ее покормить, но она отказалась есть, и рыбешки опустились на дно. Несъеденную рыбу полагается убирать из бассейна немедленно, так как она быстро портится, и дельфин, который позднее почувствует голод и съест ее, может заболеть. Обычно мы подбирали несъеденную рыбу сачком, но стояла жара, а на мне был купальный костюм, и я нырнула за ней сама. Нырнула – и сразу ослепла. В этом бассейне вода автоматически хлорировалась для того, чтобы уменьшить рост микроскопических водорослей по стенкам. Кто-то увеличил подачу хлора, и хотя запах его не чувствовался, вода была настолько им насыщена, что я не только сразу же крепко зажмурила глаза, но и не смогла их открыть, даже когда выбралась из бассейна. Я на ощупь пробралась в душевую и долго промывала глаза, испытывая глубочайшее сочувствие к бедному животному, которое несколько дней жило в растворе хлора, до того крепком, что в нем можно было бы отбеливать белье.
Еще одним источником раздражения стала форма. Одно время в Театре Океанической Науки мы все ходили в белых лабораторных халатах, чтобы создавать соответствующее впечатление. Халаты присылала прачечная. Дрессировщики, разумеется, бывают всяких размеров, но прачечная с этим не слишком считалась, и зрители порой любовались миниатюрной Дотги в огромном, доходящем ей почти до пят халате с кое-как подвернутыми рукавами, а порой и того хуже – широкоплечим Крисом с руками, обнаженными по локоть, и открытыми коленями. Когда мы перешли на собственную форму из красивых легких тканей, неприятности с размерами остались позади, но мне так и не удалось придумать форму, которая не вызывала бы по меньшей мере у пятидесяти процентов сотрудников глубочайшего отвращения и в которой они не чувствовали бы себя по-дурацки.
Нам всегда нужно было что-то сооружать или чинить – реквизит, ящики для рыбных ведер, лебедки, приставные лестницы, временные перегородки в бассейнах. Бюджет Парка оставался очень жестким, и починки чаще всего велись в стиле «прихватить проволочкой, подклеить жевательной резинкой», что было хотя бы понятно, а потому не приводило в такое уж бешенство. Но если к этому добавлялась чистая халатность, терпеть не было никакой возможности. Как-то раз я сверхсрочно заказала перегородку для длинного бассейна в дрессировочном отделе, чтобы разделить двух стено – с одним из них собирался работать приезжий ученый, а времени у него было в обрез. Два дня спустя (рекордная быстрота!) перегородку с гордостью водворили на место, но кто-то неправильно измерил глубину бассейна, и между ней и дном остался просвет в 45 сантиметров. Стено в восторге от новой забавы шмыгали под ней взад и вперед совершенно свободно и с упоением.
В другой раз мы заказали очень дорогие ворота для загона в Бухте Китобойца за «Эссексом». Нам требовалось по временам отделять косаток от вертунов, что облегчало их дрессировку. В тот день, когда ворота были установлены, мы ликовали – до тех пор, пока бассейн вновь не наполнили водой и не выяснилось, что вода поднялась выше верхнего края ворот более чем на полметра. Все животные – не только вертуны, но и косатки! – принялись развлекаться, на полной скорости проскакивая туда и сюда над своими новыми игрушками.
Но и сами дельфины в поисках развлечений часто причиняли нам множество хлопот. Как-то летом в бассейнах дрессировочного отдела появилась мода (по-моему, ее ввел Кеики) ложиться брюхом поперек стенки и проверять, насколько ты сможешь перегнуться, не вывалившись наружу. На бортике бассейна балансировало таким образом по нескольку животных зараз, а иногда кто-нибудь действительно вываливался. Особого вреда это им не причиняло – ну, царапали немного кожу о гравий, – но ведь мы-то должны были бросать все, бежать к очередному балбесу и водворять его в воду. Опять-таки ничего особенного, если животное было невелико, но, если дело шло о двухсоткилограммовой взрослой афалине, для этой операции требовалось найти четырех сильных мужчин, а когда ее приходилось повторять снова и снова, спасатели начинали ворчать. Кроме того, мы боялись, что это может случиться, когда рядом никого не будет или ночью, и животное обсохнет, перегреется и погибнет. Мы вопили во весь голос, подбегали к дельфинам и сталкивали их в воду, едва они начинали балансировать, но, по-моему, для них это только делало и без того веселую игру даже более веселой. К счастью, она им в конце концов надоела.
Еще больше хлопот причиняла нам милая привычка дельфинов забавы ради ломать дверцы и перегородки. Особенно отличался в этом Амико, самец атлантической афалины, содержавшийся в бассейне Института: если ему только удавалось добраться до дверцы, ни о какой изоляции ни его самого, ни любого другого дельфина и думать было нечего. Макуа в Театре Океанической Науки, отделенный от своей соседки Малии перегородкой из проволочной сетки, вновь и вновь прорывался к ней, всовывая мощный хвостовой плавник между рамой перегородки и бетонной стенкой бассейна, а затем нажимая с такой силой, что выдирал костыли, прикреплявшие перегородку к стенке. А ведь Малия ему даже не нравилась! В конце концов нам пришлось зажать край перегородки между бетонными блоками.
Чуть ли не самым озорным животным из всех, какие у нас пребывали, был детеныш малой косатки, малыш-самец по кличке Ола, которого поймали в двухлетнем возрасте, когда в длину он не достигал и двух с половиной метров. Ола стал актером Театра Океанической Науки. Работал он очень надежно, а его эхолокационное щелканье оказалось поразительно громким – оно было слышно сквозь стекло даже без усилителей. Однако он любил поразвлечься и как-то полностью сорвал представление, отодвинув нас всех на задний план игрой, которую придумал сам. Он находился во вспомогательном бассейне позади демонстрационного, в котором перед публикой работал Кеики. На край бассейна рядом с Олой опустилась олуша, без сомнения рассчитывавшая утащить рыбу из оставленного без присмотра ведра. Ола высунул голову и почти боднул птицу. Вспугнуть олушу – задача не из легких; она даже не шелохнулась. Тогда Ола ринулся на нее, разевая рот. Конечно, он был еще малышом, но тем не менее олуша вполне уместилась бы в его зубастой пасти.
Птица бросила на Олу брюзгливо скучающий взгляд и не пошевелилась. Я говорила о Кеики, но посматривала на Олу, и тут в моей лекции начались перебои. Атака с разинутой пастью привлекла внимание и большинства зрителей. Теперь Ола замахнулся на птицу хвостом. Никакого впечатления. Он помчался по кругу, поднимая волны, которые окатывали лапы невозмутимой птицы. Никакого впечатления. Наконец Ола нырнул, набрал в рот литров двадцать воды и обдал олушу веером пропущенных сквозь зубы струй. Это было уже слишком. Олуша шумно захлопала крыльями, взлетела и, покачивая головой, отправилась восвояси. Дрессировщик, я и все зрители задыхались от хохота, и не было никакой возможности вернуться к тому священнодействию, которого требовало законное представление.
Ола был совсем не глуп. Одним из показателей ума животного принято считать способность к сотрудничеству. Ола дал тому очень милое доказательство. Любимым приятелем Олы был Кеики, одно время живший в соседнем вспомогательном бассейне. Кеики завел манеру по ночам перепрыгивать к Оле, и на следующее утро мы тратили много времени и сил, чтобы разлучить их перед началом представления. Мы пробовали нарастить перегородку, но Кеики все равно через нее перепрыгивал. В конце концов Эрни Берригтер соорудил надежное препятствие, положив над перегородкой широкую доску, которая нависала над бассейном Кеики и отбивала у него охоту прыгать. Несколько дней все было в порядке, а затем в одно прекрасное утро Ингрид обнаружила, что конец доски сброшен в воду, а Кеики гостит у Олы. Доска была шириной более полуметра, длиной около четырех метров и очень тяжелая. Свалиться сама она не могла, и мы решили, что какой-нибудь мягкосердечный дрессировщик или техник отодвинул доску, чтобы друзья могли встретиться. Сентиментальность персонала нередко брала верх над строжайшими запретами.