Нет мне ответа...
Шрифт:
В тёплом и большом письме, написанном мастером группы — Константином Александровичем Королёвым, были такие слова: «Ручная работа слесаря-лекальщика, особо точная, ювелирная, «умственная», как говорят про неё ветераны-лекальщики, и она, наверное, чем-то сродни сложной и удивительной работе писателя». И то и другое — дело творческое, требующее больших знаний и умения, того, что в рабочем цехе называют мастеровой смекалкой. Результат труда, качество и отделка изделия по самым высоким требованиям должны соответствовать самому неумолимому ОТК — совести исполнителя, его работе и писательской чести.
Такие вот письма, посланные тружеником-читателем, доброжелательным, тонко и точно разбирающимся в литературе, умеющим отделить зерно от плевел, —
В том же письме мне сообщили, что ПТУ № 3 (прежде ФЗУ) седьмого декабря исполняется пятьдесят лет.
Пятьдесят лет в мотовилихинском училище учили и учат мастерству и рабочему делу молодых ребят и девушек. Да это ж целая армия! И, наверное, нет уж такой области в нашей стране, где бы не жили и не трудились бывшие фэзэошники, гордо и с достоинством продолжающие дело своих дедов и отцов — мотовилихинцев! И в такой славный для молодых парней и девушек юбилей я - бывший фэзэошник, начавший трудовой путь в лихие и тяжёлые военные годы, шлю им самые добрые пожелания успехов в труде и в жизни, творческих свершений и дерзаний, а их наставникам — здоровья и много-много терпения, потому что знаю, как нелегко воспитать нашего брата, научить не только профессии, но прежде всего уважению к труду — властителю всего сущего и святого на земле.
Ещё раз благодарю за чудесный подарок, буду стараться каждую строку в моей «продукции» делать так же тонко и точно, как вы сделали слесарный инструмент в дорогом мне подарке. В. Астафьев
1975 г.
(читателю Л.Е.Цепенко)
Леонид Евдокимович!
Я работаю в литературе с лишком двадцать лет и, естественно, за это время получал всякие письма, самое их большое количество пришло на ещё не завершённую повесть «Последний поклон». Есть среди них и восторженный отклик покойного Черкасова, которого Вы употребили в качестве дубины, дабы расшибить меня. Но я не из робких людей, более того — из упрямых, а ещё и чувство собственного достоинства имею и посему не только не отвечаю на письма, написанные прокурорским тоном, но вообще не удостаиваю их общением в работе своей.
Вам Митроха из главы-рассказа «Ночь тёмная-тёмная» ничего не напомнил? Он ведь Вашим тоном общается с людьми: «найти истинного виновника (или виновников)», «не должен был, не мог допустить таких грубых ошибок», «как никто, обязан», «я не хочу умалять вины автора, во многом он виновен», «живой поклёп на сибиряков» и т.д.. и т.п.
Не стал бы я тратить время и слова на этот ответ, ясно сознаю, что это бесполезно — человек, старающийся изобличать, притирать к стене, обычно считает себя умней всех и есть он крайняя инстанция во всяком деле, в общем-то, типичная позиция воинствующего обывателя, который склонен думать, что история и всё в этом мире началось с него, им постигнуто, до конца исчерпано и, значит, с ним и кончится. Но... Ваши требования и угрожающий тон обращены не столь к автору, сколько к издателям. Вот уж это напрасно! Коли Вы есть «потребитель продукции», а «продукция» эта подписана мною, мне и отвечать за неё, а то, неровен час. на задёрганных, работающих за мизерную зарплату редакторов обрушится «меч карающий»...
Но по существу. Итак:
Куть — кутья. И это мне ведомо, любезный «потребитель продукции». И про поминальную кутью, и про куть, но... повесть вот именно автобиографическая, при желании Вы могли бы найти в ней куда более существенные сдвиги и неправильности в языке, однако в данном случае я сознательно, а не по лопоухости употребил слово, ибо так оно употреблялось в моём родном селе. Повесть издавалась уже несколько раз, вышла в «Роман-газете», и читатели не раз и не два обратили внимание на то, что возникает путаница с кутьёй и кутью. Правда, в отличие от Вас, читатели те допускали возможным употреблять такие слова, как: «мне кажется», «я думаю», «по-моему», «может быть, так будет точнее», и вот в следующем
Книга в Красноярске издавалась сложно. Я живу от Красноярска далеко. Добрые люди на родине спешили выпустить книгу к моему полувековому юбилею, и мне не довелось вычитывать гранки и вёрстку, ведь есть такие вещи, которые выправлять должен только автор, редактор не может трогать текст автора, тем более издававшийся, ибо не знает — сознательно автор допускает то или иное языковое отступление, употребляет тот или иной образ или оборот (тем более что все редакторы, работавшие со мной, знают, как я порой свирепо отношусь к любого рода вмешательствам в мой текст и обычно сам всё редактирую, не полагаясь в этом сугубо индивидуальном деле ни на кого) — вот по этой причине в красноярское издание вкралось немало ошибок, которые идут ещё с моей машинки, например: вместо «станок Карасино» получилась «станция Карасино». Досадно!
Сейчас я заканчиваю работу над «Последним поклоном», дорабатываю старые главы и соединяю их с новыми. Вижу, как ещё несовершенен местами текст, как много надо доделывать, дописывать, сокращать повторы — этим и занимаюсь, вижу также, как много скопилось всякого рода ошибок при многих изданиях глав отдельно и книгой.
Творческий процесс — живой процесс. В нём, как и во всякой работе, ошибки неизбежны. Письма читателей часто помогают их заметить, исправить, но только не такие письма, как Ваше. Повластвовали Вы, видать, Цепенко, на своём веку, пусть где-нибудь и в маленькой конторе иль в школе, однако помордовали людей всяких, ведаю, и язык Ваш находится в вечном движении. а жизнь весьма многообразна.
Даже Сибирь неодинакова и неоднородна. Не знаю, как у Вас в Ирбее, но в нашем селе не было ни одного дома одинакового, ни одного хозяина или хозяйки, похожих друг на дружку. Двор моего дедушки был так небогато построен, что к сеновалу на санях не подъехать, потому сваливали сено во дворе. А Вы уж сразу — «поклёп»! Я пишу Вам это письмо из деревни, где сижу и работаю. У меня тут дом куплен крестьянский, у него крытый двор, так в этом дворе есть взъезд прямо на поветь, и, стало быть, прямо с возом заезжали наверх и сваливали сено под крышей. В этом же селе ещё до сих пор многие моются в русских печах, чего в Сибири давно не наблюдается, зато здесь отделывают дома, как терема (отделывали), а у нас больше о крепости дома и заплота заботились.
Есть такая поговорка: «На свой аршин не меряй». Работу же писателя и вовсе ни на какой аршин мерить нельзя. Каждому писателю «аршин» этот дан природой или Богом, а не выдан в конторе, как диплом или ордер на квартиру.
Родился я в Сибири, жил и живу почти всё время в деревне. Что дала и чего отняла у русских мужиков советская власть, знаю не хуже Вас. Преступлений не совершал. К суду не привлекался. За участие в боях за родину солдатом награждён орденом и медалями. За работу в литературе награждён двумя орденами Трудового Красного Знамени и потому считаю тон Вашего обвинительного акта (письма так не пишут) недопустимым.
В. Астафьев
1976 год
3 января 1976 г.
Вологда
(В.Г.Летову)
Дорогой Вадим!
Едва жив возвратился из столицы суета, люди, пьянка, да ещё на ходу подцепленный грипп совсем меня было повалили, но старого солдата, как известно, мало повалить!.. Я ещё дома допил остатки и вот 3 января включаюсь в текучку, ибо моя Мари, как зовёт её одна знакомая латышка, собирается в Индию туристкой. Не знаю, доберётся ли она до Индии, но нервы дотрепала вконец, не спит, от прививок вспухала и хворала, особенно от оспы. А батюшки мои! Русская баба в Индии! Куда идём?! И чё будет-то?.. Надеюсь, в Ашхабад пущают ещё без прививок? Я боюсь их!