Нет такого слова (сборник)
Шрифт:
Когда он бросился следом, она уже взбегала на крыльцо своей дачи. Он подергал калитку, было заперто, он просунул руку, нащупал задвижку, но тут из-за дома вылетели, захлебываясь лаем, Архар и Мастак, знаменитые гончаки Коли Садовского, Таниного старшего брата, а там и Коля закричал с крыльца: «Тубо, тубо! Кто там?»
Он проснулся. Собачий лай еще звенел в его ушах, он немножко задыхался от бега, и во всем теле была легкость пятнадцатилетнего мальчишки, но тут же все схлынуло, и он очнулся древним стариком, лежащим на диване в ожидании смерти. Сорокалетняя внучка сидела в кресле, читая журнал.
Он думал про Таню Садовскую. Он снова умирал от любви к ней, как тогда, на дачной аллее. Почему все так получилось? Если бы он женился на Тане, он не стал бы ее мучить изменами и скандалами, он любил бы ее, и сын бы у них получился хороший, сильный и умный, и внучка тоже, здоровая и удачливая, не то что эта – вечная разведенка без ученой степени… Господи, как все плохо получилось.
Он
Внучка подняла голову и смотрела на него, странно меняясь в лице.
А он взглянул на портрет жены, висящий напротив окна. Надменная дама в очках. Кисти художника Пименова. И вдруг вспомнил, что покойная супруга и есть та самая Таня Садовская из дачного места Каменки.Внучка выронила журнал и схватила телефон.
Офицер и акробатка рассказ Ирины Павловны
Ирина Павловна З. – знаменитый московский педагог по рисунку. У нее учились поколения студентов Полиграфического института. Бывшие ученики потом приходили к ней в студию – просто порисовать в хорошей компании.
Ирина Павловна рассказывала разные рассказы.
Вот один из них.
Одна девочка с большой красивой светлой косой каждое утро стояла на остановке троллейбуса, чтобы ехать в школу. И каждое утро рядом с ней стоял мальчик, румяный и приятный. Они иногда переглядывались, но никогда не здоровались и, уж конечно, не разговаривали.
Через несколько лет, когда девочка уже училась в институте, она вдруг увидела, что мальчика нет. Но, искоса оглядев людей, стоявших на остановке, она поняла, что молодой курсант военного училища, такой же румяный и приятный, в ладно сидящей форме – это он и есть. Ей показалось, что он смотрит на ее косу. Которая была, как несколько лет назад, – большая, красивая, светлая, выпростанная на спину из-за воротника пальто. Но она ему даже не кивнула. И он не заговорил с ней.
Прошло еще лет десять. И вот однажды зимой на той же самой остановке она поскользнулась и упала со ступенек троллейбуса. Вдруг кто-то сильный ее подхватил, поднял со снега и поставил на ноги. Это был молодой, румяный и приятный офицер. Кажется, майор. Он смотрел на ее косу. Он ее узнал!
От смущения она даже не сказала спасибо, а вскочила в троллейбус, отряхивая снег. Он тоже вошел в троллейбус и отвернулся к окну. И она решила, что обязательно должна с ним познакомиться.
Она придумала так: как только она снова его увидит на остановке, она упадет. Вернее, ловко притворится, что упала. А коса будет наружу. И он ее поднимет, и тут-то она скажет ему спасибо. Вот.
Но упасть – можно ушибиться или ногу сломать. Она начала тренироваться безопасно падать. Даже записалась в спортивную секцию. Теперь она могла упасть из любого положения, совершенно ничего не ушибив. На домашних и служебных вечеринках она показывала свое искусство, падая со стула, со стола и чуть ли не со шкафа и бодро вскакивая с улыбкой.
И каждое утро, едучи на службу, она с выпростанной большой красивой светлой косой стояла на остановке, ожидая румяного приятного военного, чтобы упасть со ступенек троллейбуса, и чтобы он ее поднял, и чтобы они наконец познакомились. Но он больше не появлялся.Derzhis’, druzhok! рассказала Татьяна Михайловна Лиознова
Один иностранец с женой и сыном въезжал в СССР на пограничной станции Чоп.
Документы и багаж были в полном порядке, все было быстро и вежливо, и только десятилетний мальчик капризничал и даже плакал. Семья уже несколько дней была в дороге, ребенок устал, не выспался, издергался, а главное – не понимал, что происходит. Они жили себе в маленьком английском городке, папа работал, мама готовила обед, мальчик ходил в школу, и вдруг родители зачем-то срочно собрались во Францию, навестить какую-то тетю. Тетю во Франции не нашли, пришлось ехать на автобусе в Швейцарию, потом на машине – в Австрию, оттуда в Чехословакию, и там наконец снова сели на поезд. Мальчик пропустил целых три дня занятий в школе, не успел сдать сочинение и боялся, что учительница рассердится. И вообще он хотел домой. Его насилу уложили спать.
Когда наутро за пыльными окнами поезда замелькали глинистые проселки и кособокие пристанционные домишки, мальчик в голос расплакался и спросил, когда все это кончится.
Отец обнял его и сказал:
– We are Russians. We are at home.Пиковая дама вариация
Вечером играли в карты. В дверь ударило из гранатомета. Все, подхватив автоматы, выскочили наружу, сразу под пули. Герман остался жив. Его волоком потащили вниз. В кулаке у него осталась зажата игральная карта, дама пик. Потом он нашел ее в кармане и перепрятал за подкладку бушлата. Он стал жить с ними. Через год ему стали доверять, дали автомат. Он стал Хасан. Он плохо выучил их язык и почти забыл русский. Однажды он вытащил из-за подкладки даму пик и стал вспоминать про жену. Она тоже была черненькая. Ее звали Лиза. «Лиза, Лиза!» – позвал Хасан, который раньше был Герман. Его плач услышал командир, подошел поближе. Молиться изображению – это « такфир », измена истинной вере. Поэтому он отнял и кинул в костер пиковую даму, а самого Германа, то есть Хасана, брезгливо застрелил.
В гости к Твардовскому Константин Симонов и Patricia Lee
Банным вашингтонским летом, в самый полдень, я стоял и курил у дверей института, где я тогда – в 1995 году – работал. Улица была пуста и колыхалась от жара. Курить было невкусно и душно. По улице шла женщина. Высокая, стройная, темноволосая. Она шла, печально опустив голову и покусывая губы. Она приближалась. Я засмотрелся на нее. Даже залюбовался. Я никогда здесь не видел таких красивых и, главное, таких умных и значительных лиц. Тяжесть лежала на ее челе, боль была в ее больших, темных, ничего вокруг не видящих глазах. И горестно опущенные уголки губ. Мне стало неловко – как будто кто-то при мне плачет. Я отвел глаза, а потом и вовсе отвернулся. И вдруг услышал веселый, бодрый, даже как бы взвинченный голос: “Hi, Denis! How are you doing?”
Передо мной стояла одна из здешних начальниц, Ms. Patricia Lee. Глаза ее приветливо сияли под пушистыми ресницами. Голова чуть закинута назад, радостная улыбка открывала сверкающие зубы, ни морщинки на лбу. Брюнетистая Барби. Вдруг. Этак. Вот так. Выключили одного человека, включили другого.
И это было понятно. Так у них принято.
Тем более что у Ms. Patricia Lee на самом деле были большие семейные неприятности.
А лет примерно за тридцать до этого мы с моим приятелем-соседом стояли и курили около его дачной калитки. А его дача, надобно сказать, была как раз напротив дачи Твардовского. Был вечер, но еще светло – июнь. В конце аллеи показался седой мужчина с тростью и трубкой. Он шел расслабленным и неспешным шагом, глядя себе под ноги, шваркая тростью, сбивая с дороги камушки. Трубка его погасла. Во всяком разе, не дымила. Седой мужчина вдруг поднял голову и заметил нас. И тут мы узнали его – потому что он был уже близко, шагов пятьдесят. Это был Константин Симонов. Он взял свою трость под мышку, достал зажигалку, раскурил трубку, несколько раз сильно затянулся, окутался синим полупрозрачным облаком душистого – мы потом почувствовали – дыма и, гордо закинув свою красивую сухую голову, продолжал идти пружинистым достойным шагом, закидывая вперед руку с тростью, впечатывая ее в асфальт с резким цоком, обгоняя ее и через два шага снова забрасывая вперед. Не забывая при этом через пять шагов на шестой выпускать синее дымное облако, так идущее к его седине и смуглому горбоносому профилю. Симонов идет в гости к Твардовскому! Не фиг собачий…
И это тоже понятно. Потому что у Симонова уже давно были большие неприятности. Говорили даже, что настоящий Симонов погиб на войне в 1944 году. А то, что осталось, – одна тоска и видимость.
Ничего, ничего, моя девочка чисто Диккенс
В стародавние времена было выражение – «крупный академик».
Один мой приятель был сыном такого вот крупного академика. Жил себе, учился в аспирантуре, женился, девочка у них родилась. Академик и его жена нарадоваться не могли на красивую молодую пару. Все впереди и вообще.
Как вдруг мой приятель уверовал в Бога. Просто ни с того ни с сего. На гладком месте. То есть, конечно, у него внутри души шли какие-то процессы. Но в глубокой тайне. Поэтому для всех это оказалось действительно вдруг.
Он обратился не просто в православное христианство, а в какую-то особо истинную, тайную, непризнанную церковь. Отпустил длинную бороду. Стал соблюдать все посты и молитвенные правила. А поскольку церковь была тайная и непризнанная, все это происходило дома. Что, сами понимаете, не прибавляло мира и спокойствия в семье. Тем более что он бросил аспирантуру и громко называл своего отца безумцем – ибо тот посвятил себя лжеучениям и пребывал в плену сребролюбия .
Отца за это не выбрали в президиум Академии наук. Если переводить на презренное серебро, то выходило – духовные искания сына обошлись семейству в кругленькую сумму плюс разные спецпайки и допмашины. В итоге его форменным образом прокляли и выгнали из дому. Как позор и угрозу для всей семьи.
А молодая жена бестолкового сына осталась в семье крупного академика. Ее просто обожали. А внучку – особенно. Со стороны все выглядело так, как будто любимая дочь неудачно вышла замуж. А вот теперь, к всеобщему счастью, развелась.
Ничего, ничего, моя девочка, все будет хорошо!Мой приятель меж тем поступил в дворники. Где-то на Кропоткинской, как раз около Дома ученых.
И когда он зимой счищал лед с тротуара железным скребком, худой, бородатый, в суконной ушанке и форменном тулупе, к лепному забору Дома ученых подкатывала черная «Волга» и его мать помогала выйти его пятилетней дочери – они шли на елку, – девочка кричала:
– Ой! Папа, папа…
А бабушка, хватая ее за руку и таща к входу, ласково говорила:
– Ты обозналась, моя девочка!