Неудавшаяся империя: Советский Союз в холодной войне от Сталина до Горбачева
Шрифт:
Миссия Киссинджера, пусть и весьма успешная, не смогла разогнать тучи, сгустившиеся в Москве из-за Вьетнама. Мнения в Политбюро разделились, и некоторые из его членов продолжали настаивать на том, что саммит в Москве следует отложить. Они считали, что необходимо исполнить свой союзнический долг перед Ханоем и тем самым еще больше упрочить престиж Советского Союза в коммунистическом лагере. Главным противником сближения с американцами был Николай Подгорный, председатель Президиума Верховного Совета и вследствие этого формальный «глава государства». У Подгорного было много общего с Брежневым — схожие биографии, примерно одинаковые культурные горизонты и ограничения. Но Подгорному не хватало обаяния и гибкости своего давнего приятеля, и он с завистью наблюдал за внешнеполитической карьерой Брежнева. Начиная с 1971 г. председатель Президиума попытался вмешиваться в дела дипломатического ведомства. Громыко с благословения Брежнева пресекал эти попытки вмешательства. Но в апреле — мае 1972 г. Подгорный почувствовал, что настал выгодный момент высказаться по вопросам международных отношений. Его потенциальным союзником был руководитель компартии Украины Петр Шелест, отстаивавший «классовый подход» к внешней политике и критически относившийся к руководящим талантам Брежнева. Шелест писал в своем дневнике: «Наши успехи во внешнеполитических вопросах целиком зависят от нашей крепости
Верный себе Брежнев рассчитывал на единогласное решение и ждал, когда кто-нибудь другой из членов Политбюро выскажется в защиту саммита в Москве. К всеобщему удивлению, в пользу проведения встречи с Никсоном выступил Косыгин. Он вместе с Громыко доказывал, что отмена встречи может сорвать ратификацию договора с Западной Германией, который в это время как раз находится на рассмотрении в бундестаге в Бонне. К тому же подписание согласованных с Киссинджером проектов договоров по ПРО и ОСВ, которые предусматривали рамки стратегического паритета между США и СССР, откладывалось на неопределенное будущее. И вообще, нельзя же допустить, чтобы северные вьетнамцы имели решающий голос в отношениях меду Советским Союзом и Соединенными Штатами {835} . Положение в Политбюро выправилось: на сей раз государственные интересы возобладали над идеологией и эмоциями.
Это было время, когда СССР резко увеличивал объемы закупок западных технологий и приступал к реализации нескольких проектов, нацеленных на модернизацию химической и автомобилестроительной промышленности. Строились два огромных автозавода: один — по производству легковых автомобилей (в Тольятти), другой — по производству тяжелых грузовиков (КамАЗ) {836} . Поддерживая курс на разрядку, Косыгин выразил интересы многих руководителей советской промышленности, которые надеялись, что, благодаря европейской разрядке и американосоветской встрече на высшем уровне, советские предприятия опять, как в годы партнерства с Рузвельтом, получат доступ к западным экономическим, финансовым и технологическим ресурсам. Запись в дневнике Черняева о заседании Политбюро, состоявшемся 8 апреля, ярко иллюстрирует вышесказанное. Заместитель Косыгина и министр нефтедобывающей промышленности Николай Байбаков, с давних времен занимавший этот пост, вместе с министром внешней торговли Николаем Патоличевым представили проекты экономического и торгового соглашений с Соединенными Штатами. Подгорный резко возражал против сотрудничества с американцами в строительстве трубопроводов в Тюмени и Якутии, двух регионах вечной мерзлоты к востоку от Урала. «Неприлично нам ввязываться в эти сделки с газом, нефтепроводом. Будто мы Сибирь всю собираемся распродавать, да и технически выглядим беспомощно. Что, мы сами, что ли, не можем все это сделать, без иностранного капитала?!» Брежнев пригласил Байбакова объясниться. Тот спокойно подошел к микрофону, едва сдерживая ироническую улыбку. Оперируя по памяти цифрами, подсчетами, сравнениями, он показал, насколько прибыльны и выгодны будут соглашения с американцами. «Нам нечем торговать за валюту. Только лес и целлюлоза. Этого недостаточно, к тому же продаем с большим убытком для нас. Американцев, японцев, да и других у нас интересует нефть, еще лучше — газ». Все долги и расходы на газопровод окупятся через семь лет. «Если мы откажемся, мы не сможем даже подступиться к Вилюйским запасам в течение, по крайней мере, 30 лет. Технически мы в состоянии сами проложить газопровод. Но у нас нет металла ни для труб, ни для машин, ни для оборудования». В конце концов Политбюро проголосовало за проекты соглашений {837} .
Среди военных сопротивление соглашениям с США было также велико, и тут генсеку понадобилось употребить все свое влияние. К середине апреля явная обструкция Министерства обороны вынудила Владимира Семенова, руководителя делегации на переговорах по ограничению стратегических вооружений, обратиться за помощью к Брежневу. На заседании Совета обороны в мае 1972 г. Леонид Ильич отказался от привычной деликатности и заговорил на повышенных тонах. По свидетельству очевидца, он, уже на взводе, спросил у Гречко: «Ну, хорошо, мы не пойдем ни на какие уступки. И соглашения не будет. Развернется дальнейшая гонка ядерных вооружений. А можете вы мне как главнокомандующему Вооруженными силами страны дать здесь твердую гарантию, что в случае такого поворота событий мы непременно обгоним США и соотношение сил между нами станет более выгодным для нас, чем оно есть сейчас?» Такой гарантии никто из присутствующих дать не решился. «Так в чем же дело? — спросил Брежнев. — Почему мы должны продолжать истощать нашу экономику, непрерывно наращивать военные расходы?» Сопротивление военных было сломлено, и они, скрепя сердце, сняли свои возражения против соглашений по вооружениям. Во время встречи с Никсоном глава Военно-промышленной комиссии Леонид Смирнов сыграл конструктивную роль в поиске компромиссных решений. Гречко пришлось с ними смириться, хотя его сопротивление переговорному процессу с американцами продолжалось {838} .
В довершение всего Брежнев задумал созвать закрытое пленарное заседание ЦК КПСС и обратиться к пленуму с просьбой поддержать его решение встретиться с Никсоном. Эти дни перед началом пленума и во время его проведения, когда до предполагаемого прибытия Никсона оставалось меньше недели, оказались, возможно, самыми мучительными в жизни Брежнева со времени Чехословацкого кризиса. Напряженности добавляла и неуверенность в том, будет ли в Бонне ратифицирован Московский договор. Александров-Агентов вспоминает «атмосферу сконцентрированной напряженности» на даче Брежнева, где работали Громыко, Пономарев и небольшая группа референтов. «Леонид Ильич был в эти дни как ходячий клубок нервов, то выскакивал из зала, где шла работа, то возвращался, выкуривая сигарету за сигаретой» {839} . Поражало то, что генсек, несмотря на облеченность громадной властью, продолжал чувствовать себя крайне уязвимым, был неуверен в исходе дела и нервным до истощения. В этом был весь Брежнев. Киссинджер во время своих первых закрытых переговоров с Брежневым заметил в нем «неловкое и довольно трогательное сочетание некой незащищенности и ранимости, что никак не соответствует его самоуверенному характеру. В этом личностные качества Брежнева и Никсона совпадали» {840} .
И снова удача улыбнулась Брежневу. На пленуме Косыгин, Громыко, Суслов и Андропов решительно высказались за разрядку с Соединенными Штатами. Это событие означало для Брежнева большую победу {841} . Теперь он мог благополучно принять мантию миротворца, не опасаясь за свои тылы. Когда Никсон 22 мая прибыл для переговоров в Кремль, Брежнев неожиданно увлек его в свой кабинет (где некогда работал Сталин) для того, чтобы побеседовать с глазу на глаз. Подгорный и Косыгин, как и Киссинджер, остались за дверями, негодуя и недоумевая. Как считает советский переводчик Виктор Суходрев, единственный свидетель того, что происходило за закрытыми дверями, эта встреча стала поворотным моментом в советско-американской разрядке, когда Брежнев взял на себя ответственность за этот процесс. Во время беседы Брежнев поднял вопрос о том, смогут ли Соединенные Штаты и Советский Союз достичь соглашения о неприменении ядерного оружия друг против друга. Такое антиядерное соглашение могло, по его мнению, создать здоровую основу для устойчивого мира во всем мире. В этом предложении проявились пределы брежневского видения проблемы, его наивность в отношении намерений США. По его представлениям, суть холодной войны сводилась к взаимному страху ядерного конфликта. Более того, генсек полагал, что одного соглашения между руководителями государств будет достаточно, чтобы развеять этот страх. В то же время Брежнев продемонстрировал силу своей веры в разрядку. Как утверждают люди из его бывшего окружения, идея разрядки не возникла из документов, подготовленных МИД, не была сформулирована в циркулярах Громыко — она шла от самого сердца генсека {842} .
Важнейшей частью этой встречи стало предложение Брежнева установить с президентом Соединенных Штатов личные взаимоотношения и решать все вопросы через доверительную переписку. Никсон охотно согласился, напомнив Брежневу об особых отношениях между Рузвельтом и Сталиным во время войны. Брежнев пошел на этот шаг за спиной членов Политбюро. В человеческих отношениях впечатление от первой встречи нередко играет большую роль, чем ее содержание. В случае с Брежневым так оно и было. Два года спустя посланец Белого дома в Москву Аверелл Гарриман записал высказывание генсека: «Возможно, большинство американцев не осознают важности тех первых минут нашей беседы с президентом Никсоном в 1972 году, которые имели решающее значение. Президент сказал: "Я знаю, что вы преданы своей системе, а мы преданы нашей. Давайте отложим этот вопрос в сторону и выстроим хорошие отношения, несмотря на эту разницу в системах". Брежнев сказал, что он протянул президенту руку в знак дружбы и согласился, что никакого вмешательства во внутренние дела друг друга не будет и две страны будут сосуществовать мирно. На этой основе и были достигнуты целый ряд политических и экономических соглашений» {843} .
Как вспоминает Суходрев, Брежнев неоднократно повторял эти слова в узком кругу. Сильное впечатление на Генсека произвело и то, что президент США был готов оставить в стороне стратегические и тактические разногласия и говорить о том, как улучшить советско-американские отношения {844} . В собственных глазах и глазах своего окружения Брежнев стал партнером, чуть ли не другом президента США. Это впечатление возвышало Брежнева над всеми его коллегами и соперниками. В мировой дипломатии он занял место, которого до него добился в Советском Союзе лишь Сталин. Разрядка стала личным проектом Брежнева, и он намеревался продвигать ее дальше.
Разрядка без Брежнева?
Если внимательно присмотреться к причинам возникновения разрядки, то обнаружится, что резкий ее подъем в 1970-1972 гг. не являлся чем-то неизбежным или предопределенным. Разумеется, идея разрядки приобрела политическую легитимность в США и СССР во многом в результате безудержной гонки вооружений, когда для многих стало очевидным, что продолжать множить ракеты с ядерными боеголовками бессмысленно, так как это не даст преимущества ни одной из сторон. Наиболее приемлемым для той и другой стороны выходом из сложившейся ситуации был процесс добровольного взаимного ограничения вооружений — это отвечало интересам обеих сверхдержав. Такова была рациональная основа разрядки, и эксперты извели тонны бумаги на обоснование этого подхода. И все же нельзя с уверенностью заключить, что одни лишь экономические издержки гонки вооружений или же только угроза ядерной войны вынудили государственных деятелей искать примирения на исходе 1960-х — в начале 1970-х гг. Считать, что страх перед риском ядерной войны был самодостаточным фактором — все равно, что отменять гонку «Формула-1» или ралли Париж — Дакар из-за страха, что кто-то из участников может в них случайно погибнуть. Иными словами, нельзя задним числом приписывать руководителям сверхдержав здравомыслие и мудрость, которыми они не обладали.
Верно и то, что советское политическое руководство ощущало сильную потребность вдохнуть новую жизнь в экономику страны, чтобы она могла производить «и пушки, и масло». Советский Союз отчаянно нуждался в твердой валюте и западных технологиях. Разрядка могла помочь советской экономике решить ее проблемы {845} . Однако при ближайшем рассмотрении выясняется, что проблемы экономики, стратегические расчеты или забота о сохранении ядерного паритета имели меньший вес в спорах, которые велись в Кремле, чем можно было бы ожидать. Их влияние на смену советского внешнеполитического курса в сторону разрядки было важным, но не решающим. Почти у каждого из членов Политбюро, секретарей ЦК и военачальников, в их числе Косыгин, Суслов, Подгорный, Шелест, Устинов и Гречко, имелись серьезные сомнения по поводу разрядки с Соединенными Штатами. Андропову и Громыко на начальном этапе не хватало влияния и политической воли, чтобы ради идеи переговоров с- Западом рисковать собственным положением. И только личное участие Брежнева, его глубокий интерес к международным делам, а также его способность добиваться «единодушной» поддержки нового международного курса в политической элите оказались наиболее важными факторами, обеспечившими с советской стороны развитие разрядки в период с 1968 по 1972 г.