Неустановленное лицо

Устинов Сергей Львович

Через десять минут мы у нее дома. Едва войдя в комнату, она, как мне показалось, с облегчением прямо на ковре скидывает свои золотые туфельки, куртку, стягивает платье и, совершенно меня не стесняясь, остается в одном кружевном белье. Но, повторяю, я не удивляюсь, потому что поняла уже что к чему.

Похоже, она довольно сильно навеселе, потому что, раздеваясь, здорово шатается.

– Пойду сделаю кофе, – говорит она, ногой отшвыривая одежду в угол. – Отдохни пока. Если хочешь, можешь тоже раздеться.

Но я, разумеется, раздеваться не собираюсь. Вместо этого я усаживаюсь в кресло, принимаюсь смотреть по сторонам. То бишь приступаю к сбору материала. В том, что тема есть, я больше не сомневаюсь.

Главное место в комнате – кровать. Огромная, два на два, не меньше, застланная роскошным покрывалом в тигриных разводах. В углу на подушке – кукла с широко раскрытыми детскими глазами, с ямочками на щеках, в белом подвенечном платье и даже в фате. Не забыть бы эту деталь – кукла...

Я разглядываю велюровые шторы на окнах, иконы вперемешку с фривольными японскими календарями, дорогой ворсистый ковер на полу, золоченый журнальный столик из арабского гарнитура, усыпанный журналами “Плейбой”, “Пари матч” и на этом фоне почти родной “Америкой”, верчу в руках ронсоновскую зажигалку размером с хорошую книгу и все вспоминаю это слово.

Наконец вспомнила: путана.

В переводе с итальянского – шлюха, проститутка.

Почему-то я совершенно уверена в этом выводе. И хотя до сих пор мне не приходилось сталкиваться вплотную с этой категорией, но если что меня и удивляет, так только то, как все соответствует рассказам о них. Но рассказы одно, а личное впечатление – совсем другое. Пока же я испытываю наибанальнейшие чувства: любопытство и брезгливость.

Написать о проститутке кажется чрезвычайно заманчивым. Попытаться проанатомировать этот уродливый, с опрокинутыми понятиями мир, этот во все века и во всех странах презираемый образ существования и уяснить, как же это получается сейчас, да еще у нас – на фоне, так сказать, всех совместных педагогических усилий семьи, школы и комсомола. Что называется, на ярком примере. Короче, я уже хорошо понимаю, что мне нужно от нее. Остается понять самую малость: ей-то что от меня надо?!

Она появляется на пороге комнаты с подносом, на котором дымятся две чашки кофе. Я вижу, что вся краска уже смыта с ее лица, а на плечи накинут изящный халатик в цветах и змеях. Из маленького бара возле кровати она извлекает бутылку ликера, две малюсенькие рюмочки, кидает на стол через всю комнату пачку “Пэл Мэл”. Потом усаживается с ногами в кресло напротив, закуривает, пускает облако дыма и, прищурившись, вперивается в меня. Похоже, она не очень-то представляет, о чем со мной говорить.

– Меня зовут Ольга, – говорю я, в основном чтобы начать разговор.

– Дура, – с искренним огорчением стучит она себя по лбу. – Познакомиться забыла! Я – Саша. А вообще-то все зовут меня Шу-шу. Ну надо же, как здорово, я тебя встретила! Хотела уже завтра в “Волшебницу” ехать, у девчонок про тебя спрашивать, представляешь? И тут ты идешь!

– А зачем ты меня искала? – любопытствую я. У Шу-шу скучнеет лицо. Несколько секунд она туповато разглядывает остатки ликера на дне рюмки, потом тянет:

– Да вот... думала... Вдруг мы, правда, с тобой сестрички, а? Вот кайф будет! – Шу-шу оживляется: – Тебе сколько сейчас?

– Двадцать пять.

– А мне двадцать четыре! Вообще-то, маманя с папаней у меня в порядке, всегда твердили, что я у них единственная и неповторимая. Свет в окошке! – Она хохочет. – Хотя папаня кобель был – будь, здоров! Ты-то насчет своего как, в курсе?

Меня почему-то даже веселит эта ее наглая бесцеремонность.

– В курсе, – успокаиваю я ее. – И кстати, я не в Москве родилась. И вообще, мне совсем не кажется, что мы так уж похожи.

– Как “не похожи”? – хмурится она. Вскакивает, выбегает в прихожую, я со своего места вижу, как она роется в стенном шкафу. Возвращается Шу-шу с двумя вязаными шапочками, не спрашивая моего согласия, одну натягивает мне на голову, другую нацепляет сама. Хватает за руку, вытаскивает меня из кресла, ставит рядом с собой перед зеркалом. Вглядывается, сосредоточенно сдвинув брови, и наконец говорит удовлетворенно: – Похожи...

Совершенно ясно, что чем-то это ей очень важно. Но так же очевидно, что говорить, чем именно, она не расположена. Поэтому я решаю отложить выяснение этого вопроса до лучших времен, а пока приступить к своим служебным обязанностям.

– Это что, фирмачи там с тобой были? Шу-шу презрительно кривит губы:

– Какие фирмачи! Деловые... Откуда-то из Ростова. Гуляют... Пятьсот рублей только в оркестр засадили.

– Чего ж ты таких клиентов бросила? – с невинным видом закидываю я две удочки сразу и тут вижу, как глазки у моей Шу-шу настораживаются. Она смотрит на меня исподлобья, словно увидела впервые, только что, и сейчас быстренько прикидывает, что со мной делать.

Не исключено, что так оно и есть. Хмель на глазах отпускает ее, возбуждение спадает, она зябко передергивает плечами, крепко сжимает ладони между коленок. Зачем-то я ей нужна, вернее, нужна наша с ней похожесть, вот она и притащила меня к себе – спьяну, в ажиотаже от нашей негаданной встречи, притащила и только теперь задумалась: кого?

Написала я все это и сама себя устыдила. Пожалуй, если честно, я задним умом крепка. Это только теперь я знаю, какие виды она на меня имела, а тогда ничего толком не понимала. Просто почуяла носом, что лезу во что-то интересное – ну и лезла...

(Товарищи офицеры! Прошу простить последний абзац – привычка интриговать читателя. Ежели совсем невтерпеж, можете залезть в конец, я всегда так с детективами поступаю.)

Да, сейчас-то я знаю, что ей было нужно. Для того, что она задумала, ей мало было со мной познакомиться, мало подружиться. Чтобы я послезавтра согласилась сделать то, что она хочет, надо было меня приручить. И как я теперь понимаю, моя новая подружка взялась за это самым простым для нее, близким и гарантированным способом. Имею теперь все основания предполагать: тем самым способом, каким когда-то приручили ее.

Впрочем, для начала проводится небольшое анкетирование: кто, что, откуда. Ну, слава Богу, профессий разных у меня в жизни хватало: я называюсь медсестрой. Про маму, папу и трудное детство в далеком Свердловске даже врать не приходится – рассказываю все как есть. Конечно, я рассчитываю на ответную откровенность... Но даже представить себе не могу, до какой степени эта откровенность дойдет.

Уже довольно поздно, мы выпили уйму кофе, пересказали друг другу в общих чертах свою жизнь (в основном прошлую), согласно обругали всех мужиков чехом, когда я начинаю замечать, что с Шу-шу что-то неладно. Глаза у нее попритухли, на скулах выступил хоть на этот раз и натуральный, но какой-то нехороший румянец, губы стали пунцовыми, словно их обметало лихорадкой. Она теперь говорит затрудненно, как если бы в горле у нее пересохло. И ко всему прочему ее временами сотрясает короткая дрожь, несмотря на то что она давно уже принесла себе плед, плотно закуталась в него.