Неведомые поля (сборник)
Шрифт:
– Довольно, дитя, оставь это, — доброта и усмешливость, прозвучавшие в голосе Зии, даже Фарреллу показались способными довести человека до белого каления. — Мы же с тобой не ссорились, ты и я, потому как — что нам делить? Ты ведьма, магия — твое ремесло, и право, ты овладела им вовсе неплохо. А у меня с магией общего столько же, сколько у стаканчика мороженного с горящей спичкой. То, что я есть, не умирает, не способно к ненависти и не заслуживает доверия, и к твоему ремеслу оно отношения не имеет. Моя ссора — с моим сыном, который использует тебя, вместо палки, пытаясь меня поколотить. Когда ты сломаешься, он тебя выбросит. Оставь это и я буду другом тебе настолько, насколько способно быть другом бессмертное существо. Оставь меня в покое.
Эйффи развернулась к Зие еще не успев совладать с дыханием, отчего ее мокрые губы с трудом справлялись со словами бешенного презрения:
–
Зия не уклонилась от святотатственного дождя, напротив, поднявшись на цыпочки, она закружилась, будто дитя под бьющей из пожарного крана струей. Слюна Эйффи обратилась в радужный туман повеявшей жасмином влаги, аркой изгибавшийся между нею и Зией даже после того, как Эйффи ладонями запечатала рот. Туман сгустился, полностью скрыв Зию, лаская и размывая обломки ивы. Эйффи, будто вспугивая птиц, хлопнула в ладоши и бросилась прямо в этот туман. Она довольно быстро разметала его, но вместе с ним и в самом деле исчезли и Зия, и ивовое дерево. А Эйффи завопила с такой силой, что на склоне холма появилась вмятина.
Фаррелл, сам того не замечая, прыгнул вперед, одновременно оттолкнувшись от Джулии и рванув Бена назад. Воображаемое пространство, в котором они находились, охватило безумие, небо неуследимо тасовало цвета и выло, жалуясь на ничтожную скудость спектра, и с каждым содроганием красок окрестный пейзаж изменялся — джунгли, пустыня, коровий выпас. Еще существует комната, в которой мы любили друг друга, та, где живут ее глаза.На месте покрытого сором холма стал возникать глубокий грот, и озерцо, яркое, как дешевая игрушка, помигивало в нем. Эйффи, не помедлив, вскарабкалась к кромке воды, содрала с себя бархатное платье и кинулась в озеро. Она плескалась в нем с ненатуральной гибкостью выдры, то и дело складываясь пополам и ныряя, преследуя Зию в самой малой тени, способной дать ей убежище.
В голове у Фаррелла, пока он следил за Эйффи, сшибались обрывки пословиц и старых песен. Он пропел: «С русалкой Эйффи под водой я славно погулял» и важно сообщил Бену: «Что там вдали? Покрытый рябью, Непутнов сад за страшным частоколом неодолимых скал и вод ревущих». Бен повернул к нему лицо Эгиля Эйвиндссона и прошептал:
– О Боже, она никогда не могла устоять перед соблазном вновь обратиться в камень.
При всем томшуме, с которым сыпались в воду каменные обломки, они не вызвали на ее поверхности и малой волны, а взбитой ими пены вряд ли хватило бы даже на то, чтобы наполнить пригоршню. Охваченная торжеством Эйффи еще продолжала плескаться и играть, а глубоко внизу под ее радостно бьющими ногами возник неторопливый водоворот, сделавший воду сначала темно-зеленой, потом красной, потом оранжевой; он медленно расширялся, набирая скорость, пока весь грот не загудел и не запел, и не завибрировал на все возвышающейся, зияющей ноте, отдававшейся у троицы зрителей уже не в ушах, но в зубах и в костях. Эйффи спохватилась слишком поздно, она вцепилась в скалу и душераздирающе завопила в попытке вернуть себе власть, но водяной смерч смел ее, взмыв в полный рост и кружась уже столь стремительно, что поднятый им колоссальный ветер прорвал в обезумевшем небе белесые дыры и вышвырнул Эйффи прочь из озера. На верхушке смерча плясала, подогнув одну ногу и вращаясь ему навстречу, Зия; согнутые в острых локтях руки прикрывали грудь ее и лицо. Фаррелл знал, что она снова поет, хоть и не мог ее слышать.
Голая, мокрая, полуоглушенная Эйффи, приподнявшись на четвереньки, уже упорно ползла по кругу против стрелки часов, что-то бормоча себе под нос, как старуха-старьевщица, и выскребая с трудом различимые знаки на всяком попавшемся под руку клочке не заросшей травой земли. Она не повернулась, когда поверхность озера начали рассекать высокие кожистые плавники и большие покатые спины. Она не дрогнула, даже когда из воды выставились шеи, покрытые чешуищами размером с кирпич каждая, по которым струйками стекала вода, и здоровенные челюсти распялилисиь, едва не вывернувшись наизнанку в стараниях сцапать Зию и стащить ее вниз.
– Шевелись, старая сука! — устало, но непримиримо закричала она. — Я же сказала, что тебе нигде не будет покоя! Вперед, вперед, пошевеливайся!
При звуках ее голоса смерч взволновался, на миг обратясь в подобие человеческой фигуры, какую видишь порой в гуще горящего фейерверка — рассыпающиеся искрами бедра и живот, как огненное колесо, — и тут же беззвучно опал внутрь себя и вместе с огнем без следа сгинул. Остался лишь ветер, но и он стал иным, обольстительно лукавым, словно глаза Зии, игривым, как Брисеида, дорвавшаяся до своего любимого полотенца. Собственно, у ветра, как у Брисеиды, имелась своя игрушка — последний из уцелевших угольков, еще тлеющий, казавшийся снизу маленьким, не больше мелкой монетки, но раздутый ласковым мошенником-ветерком до блеска крохотной сверхновой, высоко воспарившей над перекошенным гротом. Подбрасываемый вверх, беспечно роняемый и снова ловимый, уголек разгорался все ярче и глазу, чтобы вынести блеск его недолгой жизни, требовались усилия столь же болезненные, сколь уху — для усвоения гневных воплей Эйффи.
Далеко внизу под ним стояла неподвижная Эйффи, наблюдая за танцующей искоркой. Прошло немало времени, прежде чем и сама она опять начала танцевать, медленно-медленно, странно косными, полными неясной угрозы движениями. Танцуя, она держала голову сильно откинутой назад, за правое плечо, и щелкала челюстями.
Сравнительно с большинством людей, Фарреллу довелось повидать порядочное число телесных метаморфоз. Каждый раз он выходил из подобного испытания все с меньшей честью, и каждый раз ощущал себя потом словно бы вывихнутым и утратившим способность ориентироваться в пространстве — как будто это ему пришлось испытать сладкий, тошный трепет молекул, завершающийся выходом на четырех лапах под полную луну. Когда то же самое случилось с Эйффи, он, как всегда, постарался отвести взгляд, но сделал это недостаточно быстро. Плечи Эйффи вздернулись вверх, одновременно налившись тяжестью, шея и ноги укорачивались так быстро, что казалось, будто она рывком опускается на колени. Изменения, претерпеваемые ее головой, уже были достаточно пугающими — кости черепа зримо вминались и разглаживались, между тем как лицо вытягивалось вперед, обращаясь не в хищно изогнутый клюв, но в род оперенного рыла, с серых губ которого сочилась слюна. Однако хуже всего были руки. Они судорожно, как от электрических ударов, дергались, сгибаясь и выгибаясь под волшебными углами, и Фаррелл услышал скрежет суставов, с которым Эйффи оторвалась от земли, еще до того, как окончательно сформировалось оперение цвета ржавчины и лишайника. На ногах у Эйффи отросли огромные желтовато-серые когти, согнувшиеся под собственной тяжестью, словно их поразил артрит. Даже покрывавшие их чешуйки выглядели миниатюрными когтями.
Фаррелл услышал смех Бена и еле понял, что это за звук. Птица Эйффи набирала высоту, как вертолет, но сама мощь ее приближения к ярко светящейся добыче раз за разом отгоняла последнюю тем дальше, чем пуще старалась Эйффи приблизиться к ней. Ни одна ласточка не выписывала еще таких виражей в погоне за комаром, но уголек все ускользал, раскаленный почти до белизны совсем близким неистовым биением крыл. Огромные когти раз за разом впивались в пустоту, слюнявая пасть раз за разом щелкала, а внизу, на земле, Бен едва ли не с жалостью прошептал:
– Вот ведь дура.
Именно при этих словах Джулия вцепилась Фарреллу в запястье и сказала:
– Смотри, внизу.
Фаррелл посмотрел и увидел, что пока они, разинув рты, следили за птицей Эйффи, грот со всем, что его окружало, обратился в лес где-то на севере Европы, полный древней тьмы и громадных дубов, вязов, ясеней, кленов, уходящий почти за пределы доступной Фарреллу видимости, в снежную пустоту, куда он заглянул только раз и больше старался не смотреть. Здесь нет горизонта. Лес кончается там, где он ей больше не нужен.Неподалеку от места, в котором стояли Фаррелл, Бен и Джулия, горбился под вязом затянутый в красное лучник, накладывая стрелу на тетиву. Когда он выпрямился, Фаррелл увидел, что лицо ему заменяет то же белое ничто, и только на месте глаз пульсировует ничто угольно-красное. Птица Эйффи попыталась увернуться от стрелы, но стрела, танцуя, преследовала ее, описывая те же отчаянные двойные петли, отвесно падая, пока для Эйффи осталась только одна надежда — прямо в воздухе вернуть себе прежний облик. Она камнем пошла вниз, и стрела, блеснув, вонзилась между ее уже человеческой шеей и плечьми.