Неведомый
Шрифт:
Слова Гатру скрипели в голове, как и перо, которым Рунд записывала их на пожелтевшем пергаменте. Тахери сшивали вместе листы с великими Речами. Писанием, согласно которому они, помазанники алой длани, дети двух солнц, должны были жить. И убивать. Это все казалось таким простым там, в сырой темной крепости. Но сейчас, когда тщедушное тело вороненка беспокойно дергало крохотными руками и ногами, Рунд не ощущала в себе никакой уверенности.
«Лицемерка». Недавно она вскрыла горло отцу и дочери, и кто знает, были ли они виновны в чем-то, кроме вороньей сущности? Милосердие для одного, смерть
– Какая редкая удача! Нам благоволит сам Слепой бог. – Бёв обошел Рунд и остановился напротив. Теперь их разделял таз с розовой от крови водой, и пар поднимался, скрывая лицо друга за полупрозрачной пеленой. Но Рунд видела улыбку, скривившую тонкие губы Бёва. Ярость на его лице уступила место восторгу. – Полукровка, и такой невинный. Мы пришли сюда неспроста. Давай, – и Бёв протянул к Рунд руки.
Дрова трещали в камине, пот стекал по лицу Рунд, но, несмотря на духоту в комнате, ей стало холодно. Она замерла, не в силах выпустить младенца из плотно сплетенных рук. Бёв истолковал ее поведение по-своему и улыбнулся еще шире.
– Конечно, прости. Ты хочешь сделать это сама. Великая честь! Такого подношения Слепой бог еще не видел. Ты помогла ему родиться, тебе его и дарить. Я горжусь тобой. – Бёв приблизился, и его сухой поцелуй коснулся щеки Рунд. Лицо загорелось, как от удара. Впервые прикосновение друга вызвало у Рунд приступ дурноты. Мальчик, словно почувствовав ее смятение, снова закричал.
Бёв поморщился.
– Только быстрее. Нам еще надо отыскать Шима – он до сих пор не вернулся. И что-то мне подсказывает, что мать этой девки побежала в деревню не за гробовщиком.
Рунд обернулась – яграт прервал свою молитву и испуганно смотрел на нее. Чего он боялся? Что Рунд передаст почетное дело ему? Или того, что она может отказаться? Может, он усомнился в своей поганой вере? На мгновение Рунд показалось, что сейчас служитель подойдет и вырвет младенца у нее из рук. Но здесь, в пропитанной кровью и дымом комнате, не было места для милосердия. Рунд медлила. Кация удивленно приподняла бровь, а Бёв глядел с презрением – только не на нее, а на розовый пищащий комок.
«Чтоб у тебя, Тит Дага, отвалился хер, которым ты меня заделал».
Мальчик доверчиво протянул к ней руку, наверняка приняв ее за мать.
«Я тебе не мать, – со злостью подумала Рунд. – Мне никогда не стать чьей-то матерью. Ты ошиблась, тацианская шлюха Дацин: смерть не боится меня – она надо мной смеется. И пусть дикие псы по ту сторону Стены вечно глодают твои кости».
Младенец завопил, и этот крик вонзился в голову Рунд раскаленным прутом. Вонзился – и застрял там навеки.
Вода была обжигающе горячей.
Рунд вырвало прямо на выскобленный пол. Дрожащими пальцами она вытерла рот и, с трудом разогнув больную ногу, добрела до стойки. Смахнула на пол оставленные трактирщиком деньги и бумаги, подцепила кружку с остатками пива и прополоснула рот. Сплюнула и допила до дна. Зубы стучали о медный ободок, в глаз впивалась тупая боль.
Она это сделала. Она! Рунд затряслась, как при лихорадке, и ее снова скрутило пополам.
Трактирщик лежал на полу у дверей, покряхтывая и поджав под себя изувеченную
Хотелось напиться, взять коня и бросить напарников разгребать разведенное ими дерьмо. Но Рунд не могла позволить себе такую роскошь. Она посмотрела на пальцы – чистые, без крови, они мелко тряслись, выдавая страх.
– Ты сын идиота, Бёв. Зачем нужно было его калечить?
– А что, я должен был позволить ему себя убить? – возмутился Бёв. – Он кинулся на меня с топором. А его девка понесла от ворона – да их всех здесь надо перевешать! – Парень подошел и пнул мужика по больной ноге. – И поджечь деревню со всеми, кто там живет. Неизвестно еще – может, они скрывают этого перевертыша, отца мелкого ублюдка, – услышав стоны трактирщика, Бёв осклабился, довольный собой.
Пощечина вышла достаточно сильной, и ладонь Рунд онемела. Она с удивлением уставилась на свою руку, а после – на покрасневшую щеку Бёва. Парень замер и удивленно посмотрел на Рунд. Сама не понимая, зачем ударила Бёва, она открыла рот, но не произнесла ни слова.
Куда, интересно, подевался тот деревенский добряк, никому не отказывавший в помощи и принимавший свое бремя как наказание, проклятие, а не честь? Рунд впервые поймала себя на том, что мальчик, которого она прежде знала, давно умер. Тот, кто стоял перед ней, никогда не подал бы руку девочке, наглотавшейся песка под ударами чужих палок. О нет. Он бы взял палку и умножил ее страдания.
– Да что на тебя нашло? – Слюна Бёва забрызгала ее щеку, и его красивые глаза превратились в свинячьи щелки. Он схватил Рунд за плечо и встряхнул. – Может, ты еще будешь оплакивать того мелкого сучонка?
– Это был ребенок. – Голос Рунд прозвучал неожиданно свирепо, и она замолчала, пытаясь удержать гнев. А после добавила: – Да, оскверненный. Но ребенок.
Кация хихикнула, как будто услышала хорошую шутку. Яграт сделал вид, что ничего не заметил, а Бёв потрясенно смотрел на Рунд, словно впервые ее видел.
«Да! – хотелось крикнуть ей. – Мы делили с тобой постель, но ты ничего обо мне не знаешь, как и все остальные. Ничего!»
– Что ты несешь?! Это была честь. Великое благо – для людей и даже для таких неблагодарных скотин, как этот, мать его, трактирщик со своей сраной женой. И дочерью-потаскухой, которой все равно, кого и от кого рожать. Ты тахери! Ты поклялась своей кровью и всем, что у тебя есть. Искоренять погань. Людоедов, язычников, безбожников. Они увели моих родителей, принесли в жертву младшего брата – а тому было три года! Он, – Бёв ткнул пальцем в мужика, который пытался выползти на улицу, – пригрел бы этого выродка. И вырастил чудовище!