Неверное сокровище масонов
Шрифт:
– Я видел на своём веку столько заброшенных прекрасных зданий. Чтобы выделиться из этой массы руин, нужна какая-то изюминка. Привидение, клад, романтическая история, связь с известными личностями.
Увидев, что я не смеюсь над ней, девушка оттаяла:
– У нас подземные ходы есть..
– Уже кое-что…
– И сокровища
– Сокровища усадьбы Перси-Френч?
Лена кивнула.
– Что же Вы молчите? Заинтриговали человека!
Вдруг она спросила:
– А почему Вы интересуетесь Перси-Френч?
Врать
– Вы будете смеяться, Елена, но мне просто понравилась фамилия. Каждый человек с детства любит сказки. Потом вырастает, забывает всё. И, в одно прекрасное время, вдруг так снова захочется, как в детстве чего-то необычного. Мне подвернулась работа в юридической фирме, где нужно было искать след управляющего некой госпожи Перси-Френч. Мне это показалось именем эльфийской принцессы. Тем более, что, как потом выяснилось, она действительно родом из страны эльфов – Ирландии. Так я и очутился в вашем славном городе.
Увы, в моей работе нет ничего интересного. А теперь Вы расскажите мне про сокровища. Вы же видите, я, как все канцелярские крысы, неисправимый романтик.
– Да рассказывать больно не о чем. Просто барский дом, о котором я говорила, был в 1917 году отобран по решению сельского схода. А всё, что в нём было, бесследно исчезло. В Симбирске оно не появилось, сельчане его не разграбили. Как в воду кануло. А дом стоит посреди села, незаметно ничего не вывезешь. Вот я и думаю, что всё спрятано в подземных ходах. Старожилы много про них рассказывают.
– А почему Вы считаете, что это всё не появилось в Симбирске?
– Ну, я ведь, своего рода, специалист по Перси-Френч. Сколько проторчала в архиве.
Всего пару дней назад эта особа утверждала, что все материалы передала своему научному руководителю и ничего не знает. Я украдкой оглядел её повнимательней. Высокий лоб – умна, нет косметики на лице. Синие глаза печально смотрели в окно, на начинающий зеленеть лес. О чём она думает? Перед тем как задать главный вопрос, требовалось её чем-то отвлечь.
– Елена, а почему Екатерина Максимилиановна так и не вышла замуж?
– Я читала письмо её отца. Он уговаривал дочь уехать из России и предрекал: «Ты никогда не сможешь найти своего белого дрозда. Диковинку такую!» Она была необычная женщина. Равного себе найти не смогла.
– Принцы и тогда уже были большой редкостью. Особенно эльфийские. – мне вспомнился тот печальный юноша из Языкова. Он явно не тянул не только на рыцаря, но даже на оруженосца. Паж, не более. Но письмо его принцесса хранила.
– Кстати, Елена. В Вашей истории о сокровищах есть одна нестыковка. Вы говорите, что ценности пропали из усадьбы в семнадцатом. Но ведь летом восемнадцатого, когда в крае установилась власть белых, была возможность их беспрепятственно забрать.
– Может, потайные подвалы показались более надёжными, чем симбирский дом.
– Тогда, значит, единственным хранителем тайны оставался управляющий. Куда он потом делся?
– Ещё несколько лет прожил в Тереньге, потом уехал. Его фамилия была Зольдберг. А вот и моя Тереньга. – увидев, что я пытаюсь отыскать глазами барский дом, Лена добавила, – его не видно с дороги. Он вон там.
Я придвинулся, чтобы разглядеть и невольно на миг прижался к ней. Когда я выносил Ленину сумку из автобуса, захотелось сказать, что-нибудь приятное:
– Ваши духи пахнут ветром, который дует с ирландского моря.
– Мои духи закончились ещё перед новым годом, – засмеялась она.
VII. На графских развалинах
Об этих кладах записи есть: там написано, где клад зарыт, каким видом является и с каким зароком положен… Эти клады страшные…
Удивительное дерево – сосна. Нет для неё ни зимы, ни осени. Трещит ли мороз, льют ли холодные ноябрьские дожди, она равнодушно зеленеет посреди всеобщего царства увядания. Недаром, где-то на Востоке, её считают символом бессмертия. Не мрачноватую тёмную ель, а лёгкую светлую и в то же время могуче непоколебимую сосну.
Усадьбу Перси-Френч засадили именно сосной. Как рассказал мне словоохотливый вельяминовский старожил, было это уже после войны. Сама усадьба долго стояла заброшенной, потом её разобрали на кирпич. Построили в деревне клуб, ещё что-то. Когда это было, уже никто не помнил. Подошедшая на наш разговор старушка соседка только качала головой:
– Родители наши ещё что-то знали, а мы уже ничего не застали. Я ещё помню дубовый лес вон там, на горе, где была усадьба. Его в войну весь вырубили. Тот лес, что сейчас уже после войны сажали. А усадьбу я уже не застала.
Бабушке было крепко за семьдесят. Значит, тридцатые годы она еще помнит. Другой собеседник был помоложе её лет на пятнадцать:
– Я те сосенки, что сейчас на усадьбе, и сажал, ещё школьником. Там пустырь был. Щебёнка, ямы – пахать нельзя. Вот и засадили сосенками.
Барыню уже никто не помнил. Была то ли немка, то ли англичанка. Строга очень. Коротка память человеческая. И века не минуло, всего-то лет восемьдесят, а уже забыли и бар, и их усадьбы. Немного погодя, наверное, так же забудут колхозы и их председателей. Во всяком случае, фермы в селе стоят полуразрушенные и пустые. Одну из них, крайнюю, уже разбирают на стройматериалы какие-то жгучие, как южное солнце, брюнеты. Словно некий неумолимый рок висит над этой страной. Строить, рушить, опять строить, чтобы потом снова разрушить…