Невероятные истории. Авторский сборник
Шрифт:
— Товарищи взрослые, просим на концерт! Взрослые уселись на диване и на трех стульях, поставленных в ряд перед ним. Мы разместились на стульях, расставленных вдоль стен.
— Ну! — обратилась к нам Вера Федоровна. — Кто самый храбрый? Кто начнет концерт?
Вышел очкарик, расставил пошире ноги, заложил руки за спину и объявил:
— Маяковский, отрррывок. — И, сердито уставившись на взрослых, начал: — «Я земной шар чуть не весь обошел, и ж-ж-жизнь хор-р-роша, и жжжить хор-р-рошо».
Взрослые сидели ко
Затем набрался храбрости Васька. Перед этим Зинаида сообщила, что он будет читать собственное стихотворение. Он вышел, покраснел как рак и выпалил:
С новосельем поздравляю я вас всех, И желаю всем здоровья и успех.Ему хлопали не меньше, чем очкарику. Вера Федоровна спросила:
— Ну, кто следующий хочет выступить? Антоша, может быть, ты?
Антон и на этот раз ничего не сказал: только плечи приподнял и опустил. Аглая хихикнула, покосилась на вазу и потерла ладошки.
Вера Федоровна не упрашивала Антона. Под ее аккомпанемент Аглая с Зиной благополучно отпрыгали свою «летку-енку». Наступила моя очередь. Пока я читал «Лешенька, Лешенька…», Ляля поднялась и куда-то вышла. Когда я кончил, Вера Федоровна снова села к пианино.
— А теперь — кабардинская лезгинка!
Она заиграла, и в комнату влетела переодетая Ляля. На ней был красный бешмет, красные сапожки и что-то похожее на белую папаху. На поясе болтался маленький кинжал.
Это уж был по-настоящему хороший номер. Ляля плясала так, что редкий мальчишка с ней сравнится. То она шла по кругу, вытянувшись в струнку, на одних только носках, то вдруг неслась широким шагом, зыркая черными глазищами и оскалив белые зубы. Видно, Вере Федоровне очень нравился танец. Она играла, глядя на Лялю через плечо, и все время улыбалась. Взрослые хлопали в такт и кричали «асса!».
И вдруг случилось такое: Ляля снова прошлась по кругу приблизилась к окну, на котором стояла Антошкина ваза, раскинула руки, вскрикнула «асса!», поскользнулась и смахнула вазу с подоконника… Ваза разбилась, а Ляля хлопнулась затылком об пол.
Взрослые повскакали, стали спрашивать, как она себя чувствует, но танцовщица сказала, что с ней все в порядке, что ее голову защитила папаха.
Вера Федоровна принесла щетку и стала заметать осколки.
— Ну, Ольга, тебе повезло! Битая посуда — это к счастью.
Аглая, Брыкины и я сидели в одном углу комнаты, а Дудкин — в противоположном по диагонали от нас. Мы не издали ни звука. Мы только переглядывались между собой да смотрели на Дудкина. А он сидел весь какой-то серый, сидел согнувшись, вцепившись пальцами в коленки и глядя в пол.
— Домолчался! — прошептала наконец Зинаида, и все поняли, что она хотела этим сказать: ведь Антошка не только никак не сострил, он весь вечер молчал дурак дураком, чтобы потом ошеломить всех фокусом с вазой.
— Ну, в заключение небольшой вокальный номер, — сказала Вера Федоровна, садясь за пианино. — Гурилев. «Однозвучно звенит колокольчик»! Оля, прошу!
Оля стала к пианино, и тут мы впервые узнали, что она хорошо поет, что у нее очень приятный голос. При первых же словах песни взрослые притихли. Даже я заслушался, на несколько секунд забыв про Антошку.
Однозвучно громит колокольчик, И дорога пылится слегка. И уныло по ровному полю Разливается песнь ямщика…В этот момент Аглая стукнула меня кулаком в бок.
— Лешк! Гляди! — шепнула она и кивнула в сторону Дудкина.
Я взглянул. Недалеко от стула, на котором сидел Антон, стояла тумбочка. Единственная ножка ее была вырезана в виде трех змей, которые переплелись между собой. Три хвоста этих змей служили тумбочке опорой, а на трех змеиных головах с раздвоенными языками покоился круглый верх тумбочки. На нем лежала шелковая желтая салфетка, на салфетке стоял тяжелый стеклянный поднос, а на подносе — графин резного хрусталя и три таких же резных стакана.
Пока Оля пропела первые строчки песни, Антошка успел подняться и теперь стоял рядом с тумбочкой, разглядывая графин, поднос и особенно салфетку.
Васька и Зина тоже заметили это и заерзали.
Столько чувства в той песне унылой. Столько грусти в напеве родном… —пела Оля, а в нашем уголке тревожно шушукались.
— Глядите! Приглядывается! Приглядывается! — зашептала Зинаида.
— Дернет! Вот гад буду, дернет! — шепотом заволновался Васька. — Как только она кончит петь, так он… это самое!..
И припомнил я ночи другие, И родные поля и леса…Дудкин неслышно подошел к тумбочке с другой стороны и потрогал уголок салфетки.
…и на очи давно уж сухие Набежала, как искра, слеза…— Дудкин! — громко зашептала Зина. — Дудкин, слышишь? Ты не вздумай…
Но Антон был далеко. Он не слышал. Он вернулся на свой стул и сидел теперь прямо, скрестив руки на груди. Лицо у него было решительное. Даже, я бы сказал, вдохновенное.