Невеста Борджа
Шрифт:
— Его величество очень болен. Он зовет вас.
Одеться как следует не было времени. Донна Эсмеральда принесла черный шерстяной плащ, помогла мне его надеть и заколола на груди брошью. Вкупе с моей шелковой длинной рубахой этого должно было хватить. Я подождала, пока донна Эсмеральда уложит мою косу узлом на затылке и закрепит шпильками.
Я пошла следом за мрачным молодым стражником, который нес фонарь, освещая нам дорогу. В молчании он привел меня к спальне короля.
Дверь была распахнута. Хотя стояла ночь и тяжелые шторы были опущены, я никогда еще не видела,
В углу негромко совещались два молодых врача. Я узнала докторов Галеано и Клементе — они считались лучшими целителями в Неаполе.
Полог кровати был поднят; в центре кровати лежал мой дед. Лицо у него было темно-багровое, цвета «Лакрима Кристи». Глаза превратились в узкие щелочки, губы были приоткрыты, дыхание сделалось коротким и прерывистым.
Хуана сидела на кровати рядом с королем, ничуть не стыдясь своих босых ног и ночной рубашки. Волосы ее были распущены, и темная вьющаяся прядь упала на лицо. Она смотрела на супруга с такой нежностью и состраданием, какие я прежде видела лишь на изображениях святых. Левая рука короля покоилась в ее руках. Я поразилась тому, что этот человек, совершивший столько жестокостей, способен был внушить такую любовь к себе.
В кресле, стоящем в некотором отдалении, сидел мой отец. Он сидел, подавшись вперед, глядя на Ферранте и прижимая пальцы ко лбу и вискам; на лице его было написано совершенно нормальное человеческое смятение. В глазах, блестящих от невыплаканных слез, отражались бессчетные язычки пламени. Когда я вошла, отец взглянул на меня, потом быстро отвел взгляд.
Рядом с ним стояли его братья, Федерико и Франческо, не скрывавшие своего горя; Федерико даже не пытался сдержать слезы.
Наконец-то врачи обратили на меня внимание.
— Ваше высочество, — сказал Клементе. — Мы полагаем, что у его величества произошло кровоизлияние в мозг.
— Неужели ничего нельзя сделать? — спросила я. Доктор Клементе неохотно покачал головой.
— Простите, ваше высочество. — Он помолчал. — Прежде чем потерять дар речи, он звал вас.
Я была слишком ошеломлена, чтобы понять, как на это реагировать, настолько ошеломлена, что даже не могла заплакать, хотя и понимала, что король умирает.
Хуана подняла безмятежное лицо.
— Подойди сюда, — сказала она. — Он хотел видеть тебя. Подойди и сядь рядом с ним.
Я подошла к кровати, взобралась на нее с помощью одного из врачей и села справа от деда — Хуана сидела слева.
Я осторожно взяла обмякшую руку Ферранте и сжала ее.
И ахнула, когда его костлявые пальцы вцепились в мою руку, словно когти.
— Вот видишь, — прошептала Хуана. — Он узнает тебя. Он знает, что ты пришла.
На протяжении следующих нескольких часов мы с Хуаной сидели в тишине, нарушаемой лишь всхлипами Федерико. Я понимала, почему Ферранте, умирая, цеплялся за свою жену: несомненно, ее доброта приносила ему утешение. Но в тот момент я совершенно не понимала, почему он послал за мной.
Дыхание короля постепенно делалось все слабее и реже. Должно быть, лишь через несколько минут после его кончины Хуана осознала, что он уже не дышит, и позвала врачей, дабы те установили факт смерти.
Даже в смерти он продолжал цепляться за нас. Мне стоило немалого труда высвободить руку.
Я соскользнула с кровати и оказалась лицом к лицу с отцом. Всякие следы горя и тревоги исчезли с его лица. Он стоял передо мной — сдержанный, властный, царственный.
Теперь он был королем.
Тело моего деда в течение дня было выставлено для торжественного прощания в соборе Санта Кьяра: королевская семья предпочитала для официальных церемоний использовать именно этот собор, из-за его величины и пышности. Его же всегда использовали для погребений, и в его приделах и нефах располагались склепы королевской семьи. За алтарем находилась гробница Роберта Мудрого, первого анжуйского правителя Неаполя. Над могилой высился памятник. Верхняя его часть изображала короля Роберта при жизни, увенчанного короной, восседающего на троне. Ниже находилось изваяние короля, упокоившегося в смерти, с руками, благочестиво сложенными поверх скипетра. Справа от алтаря располагалась гробница Карла, герцога Калабрийского, единственного сына Роберта.
В предрассветные часы, еще до того, как город был разбужен вестью о кончине короля, члены семьи прошли мимо тела Ферранте, омытого и уложенного в гроб.
Лицо его было заострившимся и суровым, а тело — ссохшимся и хрупким; от некогда обитавшего в нем львиного духа не осталось и следа. Наконец-то он сделался таким же, как и люди в его музее, — полностью бессильным.
Всю ту ночь я размышляла над тем, почему я нравилась деду, почему он послал за мной в час смерти. «Сильная и жестокая», — с гордостью говорил он обо мне, словно бы восхищаясь этими качествами.
Возможно, он нуждался в утешении, которое давала ему доброта Хуаны. Возможно, он также нуждался в моей силе.
Я сразу же поняла, что теперь мой брак с Джофре Борджа сделался неизбежен. Мой отец совершенно недвусмысленно высказался по этому поводу. Отныне свадьба была лишь вопросом времени. Не было никакого смысла вести себя, словно ребенок, и демонстрировать, какой гнев вызывает у меня подобная участь. Настало время принять свою судьбу и быть сильной. Я не могла рассчитывать ни на кого, кроме себя: если Бог и святые существуют, им нет дела до каких-то маловажных просьб молодой женщины с разбитым сердцем.
После того как семья попрощалась с Ферранте, в Большом зале были устроены поминки. В тот день не было ни музыки, ни танцев, лишь много разговоров и смятение.
Никем не замеченная, я проскользнула в спальню Ферранте. Полог кровати по-прежнему был подобран, а балдахин занавешен черным. Зеленые бархатные портьеры тоже были закрыты траурной тканью.
В одной из масляных ламп, стоявших на ночном столике, все еще мерцал слабый синеватый огонек. Я взяла лампу, отворила дверь в узкую комнату с алтарем, а оттуда прошла в царство мертвых.