Невеста и Чудовище
Шрифт:
– Текила!..
– Пожилая женщина, доктор из райцентра, да? – прошептала я.
– Она сказала, что им новое оборудование завезли и машина оснащена реанимацией. Если тебе не станет хуже в дороге – отвезут в город.
– Мне точно станет хуже. Пусть сразу везут в свою больничку. И сразу – кесарево. Как можно быстрее. Байрон!..
– Да?
– Как ты назовешь нашего сына?
– Мы уже обсуждали это.
– Скажи!..
– Решили же – Федором.
– Кто решил? Я не помню.
Слышу, что его оттеснили и – чужие руки у моей головы. Потом сильная холодная ладонь щупает мое
– Байрон! – прошу я. – Не молчи, говори!
– Моего деда по матери звали Евсей, а по отцу – Карл, – частит невидимый сзади Байрон. Голос его дрожит и прерывается: – Евсей Байронович у нас не созвучился, а Карл не подошел – замылено. Нечего мальчишке все свое сознательное детство слушать об украденных кораллах. Вот мы и решили...
Теперь голос Байрона совсем близко – он держит меня сзади под мышки, а кто-то невидимый тащит за ноги.
– Решили, что имя твоего деда вполне подходящее. Будет Федор Байронович.
– Молодой человек, опускайте на носилки медленно, – чужой женский голос. – Там под деревом еще пострадавший. Если у вас есть одеяло или кусок брезента, помогите мужчину уложить.
Голос Байрона:
– В багажнике есть спальный мешок. Я посмотрю.
Меня положили на носилки на земле.
– Мама!.. – вскрикнула я.
– Детка?.. – она наклонилась к моему лицу.
Запах знакомых духов.
– Мам, – шепчу я, – не давай Байрону открыть багажник. Мне кажется... – В общем, там может быть Лизавета, – я пытаюсь сдернуть с груди веревку.
– Хорошо, не дергайся, сняла я эту веревку, все хорошо, больше не страшно, не думай об этом... – шепчет она, встает с коленей и отходит: – Боря, побудь с Лилькой, я возьму спальник.
Где-то далеко завыли милицейские сирены. Близкое дыхание Байрона.
– Текила, я успел, как ты и просила. Я вызвал милицию. Но, похоже, Кирзача повезут вместе с тобой. Он все еще жив.
– Не важно... Если нас не оставлять наедине...
Носилки подняли. Меня несут. Я слышу удивленный голос доктора:
– Зачем вы надели на пострадавшего наручники?
– Вы уж извините, но я ему еще рот перетяну платком, – уверенно отвечает невидимая Мамавера. – Байрон, поезжай за «Скорой», я дождусь милицию. Пусть они осмотрят... машину.
Я про себя улыбнулась. Вот что было у мамы в сумочке – наручники, а я уж подумала...
– А ты подумала, что я его пристрелю? – голос мамы плывет волнами, то тише, то громче. – Нет уж, из-за какого-то шакала я еще раз свою судьбу под прятки не подставлю... Мне еще... внука растить...
Почему она сказала – шакала?.. Шакалы – это псовые, как и волки? Они тоже... В глазах стало совсем темно, только светились во влажной черноте крошечными звездочками пять зернышек черной дикой редьки...
Параллельное
Почти год, пока я кормила Федьку внезапно обнаружившейся грудью, я осаждала Байрона просьбами рассказать о наших последних пяти месяцах. В странном полубредовом осознании своего раздвоения я слушала и слушала, как закончила десятый класс за три месяца, вышла замуж
И как посетила на шестом месяце свою бабушку под Рязанью. Это я сама вспомнила, когда открывала банку с медом от нее.
Дверь небольшого бревенчатого дома открылась, на крыльцо вышла высокая худая старуха с пронзительными глазами и спросила, подбоченившись:
– Помнишь меня?..
Ноги мои подкосились, ужас залил сердце. Байрон подхватил меня на руки и хотел вернуться в машину, но бабушка Ульяна остановила его властным окриком:
– В дом неси, ей с животом нужно передохнуть от путешествий! Неужели не помнишь? Я тебя нянчила до трех лет! Вот в этом доме. А ты и не помнишь?
В сумраке старого дома с плазменным телевизором на стене и кондиционером я выдохнула с облегчением: посреди большой комнаты стоял круглый стол с кружевной скатертью, стулья и табуретки сдвигались с места, и печь была, и диван с горой подушек, в которые меня и посадили.
– А как ты меня называла маленькой, тоже не помнишь? – прищурилась мама моей Примавэры. Вблизи ее лицо оказалось с розовыми щеками и живым насмешливым взглядом... – Совсем не помнишь?
Я отвела глаза. Ни за что не скажу.
Бабушка обратилась к Байрону:
– Она меня Баулей звала! Бабушка Уля, значит. А теперь вот не помнит. А все Маринка накуролесила со своей жизнью. Так накуролесила, что внучка родная теперь меня не узнает! Как мальчонку назовете, уже решила? А то давай я тебе деда твоего покажу – Федора, царство ему небесное, вот уж красавец был и смельчак, хоть и пил изрядно, – бабушка достает огромный альбом.
Обложка обита красным плюшем. И внутри... Я увидела свою маму семи лет с огромными бантами первоклассницы в рыжих кудрях. И потом – серьезную, строгую на выпускном. И студенткой-второкурсницей с погрустневшими глазами – влюблена. И рядом – предмет ее грусти. Молодой преподаватель Марк Яловский, высокий брюнет с напористым взглядом и внешностью плейбоя.
Охота
Когда Федьке исполнилось семь лет, появилась из своего далека Мамавера с кулинарной книгой – где была, не сказала, заявила, что не имеет права. В его восемь мы оставили изрядно растолстевшего на маминых пирогах сыночка в доме под Рязанью с двумя бабушками, чтобы в первые заморозки сходить на охоту. У Байрона было дорогое английское ружье – подарок Бирса. Запоздалая попытка отца восполнить свое отсутствие, когда сын подростком захотел пострелять и добрый человек Кирзач его этому обучил. Я же пошла налегке, с накатившей от предчувствия гона лихорадкой и страхом, чем все это может кончиться. Мама сильно удивилась, заметив, что я иду на охоту в рваных галошах. Байрон просил, чтобы я взяла телефон – он-то собирался застрелить зайца мне на обед, пока я буду прогуливаться по лесу в галошах и вполне могу заблудиться от тоски и ожидания. От телефона я с трудом, но отбилась. Обещала свистеть, если что. Мы взяли у соседей бабушки Ульяны гончего-эстонца, молодого и глупого – удивительно, как он не потерялся.