Невеста республиканца

Дюма-отец Александр

— О, простите меня! — воскликнул он. — Простите меня, Бланш! Но я ужасно несчастлив, а несчастье вызывает недоверие. Бывая постоянно около вас, мне казалось, что моя жизнь смешалась с вашей. А как отделить ваши часы от моих, ваши дни от моих дней? Я забыл обо всем; я думал, что так будет продолжаться вечность. О, несчастный, несчастный! Я грезил и теперь я проснулся. Бланш, — более спокойно, но еще более печальным голосом прибавил он, — война, которую мы ведем, жестока и убийственна, и может статься, что мы никогда не увидимся более!

С этими словами он взял зарыдавшую Бланш за руку.

— О, обещайте же мне, если я погибну, пораженный вдали от вас… Бланш, у меня всегда было предчувствие, что жизнь моя продлится недолго, обещайте мне, что вы изредка будете вспоминать меня в мыслях, что мое имя, хоть во сне, будет у вас на устах, а я обещаю вам, Бланш, что если перед смертью у меня будет время произнести одно только слово, этим словом будет ваше имя.

Слезы душили Бланш, но ее взоры выражали тысячи гораздо более нежных обещаний, чем у нее просил Марсо. Одной рукой она сжала руку Марсо, а другой указала ему на алую розу, украшавшую ее голову.

— Всегда, навек! — пролепетала она и упала в обморок.

На крики Марсо прибежали мать и сестры. Молодой генерал думал, что Бланш умерла, и кинулся к ее ногам. Любовь, страх и надежда — все перепуталось в нем. Солдат был не кто иной, как ребенок.

Бланш открыла глаза, и вся залилась краской, увидев у своих ног Марсо и всю семью вокруг себя.

— Он уезжает, — промолвила она, — чтобы сражаться и, быть может, против моего отца. О, пощадите моего отца, если отец попадет к вам в руки; подумайте, что его смерть убьет меня. Чего же вы еще хотите от меня! — прибавила она, понижая голос. — Мысль об отце у меня явилась только после того, как я подумала о вас.

Затем, собравшись с духом, она стала упрашивать Марсо ехать: да он и сам понимал всю необходимость; поэтому он уступил ее просьбам и просьбам матери. Необходимые приготовления были сделаны, и час спустя он прощался с Бланш и со своей семьей.

Возвращаясь, Марсо ехал той же дорогой, которой они проезжали с Бланш; он медленно подвигался вперед, не ускоряя и не замедляя шага лошади, и каждый куст, каждый камешек напоминали ему какое-нибудь место из рассказа молодой вандейки. Он снова восстановил в памяти всю историю ее жизни, которую она рассказала ему; и опасность, которой она подвергалась, показалась ему теперь гораздо серьезнее, чем в момент разлуки. Каждое слово Дельмара звучало у него в ушах, каждую минуту он готов был остановить лошадь и вернуться в Нант, и немалого труда стоило ему убедить себя не поддаваться этой слабости.

Если бы Марсо не был так занят собственными мыслями, он заметил бы на другом конце дороги всадника, ехавшего ему навстречу, который остановился на мгновение, чтобы убедиться, что он не ошибся, и пустился затем в галоп. Почти поравнявшись с ним, Марсо узнал в нем генерала Дюма.

Друзья соскочили с коней и бросились друг другу в объятия.

В тот же миг какой-то человек, весь в пыли, в крови и в поту, в разорванном кафтане, перескочил через плетень, скатился по откосу на дорогу и в полном изнеможении, почти без голоса, упал к ногам друзей, прохрипев лишь одно слово:

— Арестована!..

Это был Тинги.

— Арестована? Кто? Бланш? — воскликнул Марсо.

Крестьянин утвердительно кивнул головой; несчастный не мог больше произнести ни слова. Он пробежал пять лье, пробираясь по полю вдоль плетня, среди крапивы и чертополоха; чтобы догнать Марсо, он пробежал, быть может, еще лье или два, но, догнав его, упал. С открытым ртом и остановившимся взором он смотрел на него.

— Арестована! Бланш арестована! — беспрестанно твердил он, между тем как его друг прикладывал свою полную вина фляжку к стиснутым зубам Тинги. — Бланш арестована! Так вот с какой целью они удалили меня, Александр! — воскликнул он, хватая за руку своего друга и заставляя его подняться. — Александр, я возвращусь в Нант. Мне необходимо быть там, потому что моя жизнь, моя будущность, мое счастье, — все там!

Зубы его стучали, как в лихорадке, тело его конвульсивно вздрагивало.

— Горе тому, кто осмелился поднять свою руку на Бланш! Ты знаешь, я полюбил ее всеми силами моей души, я не могу без нее жить, я или погибну, или спасу ее! О, глупец, безумный! Как смел я уехать!.. Бланш арестована! Где же она помещается?

Тинги, к которому был обращен вопрос, начал понемногу приходить в себя. Жилы у него на лбу надулись, глаза налились кровью, грудь тяжело вздымалась, и все-таки на повторный вопрос: «Где же она помещается?» он смог ответить:

— В тюрьме Буффэ.

Лишь только он произнес эти слова, как два друга галопом пустились в Нант.

IV

Нельзя было терять ни минуты; целью своего пути оба друга избрали дом, в котором жил Каррье, на площади. Когда они прискакали туда, Марсо спрыгнул с лошади, машинально взял пистолеты, лежавшие в кобурах, спрятал их под платье и направился в квартиру того, кто держал в своих руках судьбу Бланш. Его друг следовал за ним гораздо более хладнокровно, хотя готовый защищать его, если бы понадобилось его помощь, и с такою же беспечностью рисковать своею жизнью, как и на поле сражения. Но представитель народа знал слишком хорошо, как сильно его ненавидели все, чтобы не быть недоверчивым, и ни просьбы, ни угрозы обоих генералов не могли им предоставить возможность свидания с ним.

Марсо уходил от него более спокойным, чем мог предполагать его друг. Немного погодя у него, по-видимому, появилась новая идея, и было очевидно, что он на ней твердо остановился, потому что он попросил генерала Дюма отправиться на почту и возвратиться оттуда с лошадьми и экипажем и ожидать его у ворот тюрьмы Буффэ.

Чин и имя Марсо открыли ему двери тюрьмы, он приказал сторожу отвести его в камеру, где была заключена Бланш. Тот остановился в нерешительности, но Марсо повторил свой приказ более повелительным тоном, и сторож повиновался, пригласив его следовать за собою.

— Она не одна, — сказал его проводник, открывая низкую и сводчатую дверь камеры, темнота которой заставила задрожать Марсо. — Но она недолго останется с ним, поскольку сегодня его казнят.

С этими словами он закрыл дверь за Марсо, предупредив также, чтобы тот сократил, насколько возможно, свидание, которое могло скомпрометировать его.

Ослепленный внезапным переходом от света к мраку, Марсо простер вперед руки, словно лунатик, стараясь произнести имя Бланш, которого он не мог выговорить, и не будучи в состоянии пронизать взорами окружающую его тьму. Он услышал крик; молодая девушка бросилась в его объятия. Она сразу же узнала его, ее глаза уже привыкли к темноте.