Невидимая смерть

Федоровский Евгений Петрович

Не прошли даром эти уроки. Унаследованные с детства трудолюбие, любовь к математике и расчетам, умение придать абстрактной форме зримый объем – сделали из Павла настоящего конструктора. Он научился владеть приемами компоновки будущего изделия, сравнивать заданные требования к нему с другими уже существующими конструкциями. Подобно художнику, который еще не прикасаясь к холсту вынашивает сюжет новой картины в своем воображении, конструктор в уме создает идею своего детища. Затем переносит ее на ватман в виде эскизного изображения. Павел перебрал много вариантов, постепенно улучшая идею. Затем приступил к детализации. Здесь пришлось решать большие и малые задачки, отыскивать простые и ясные ответы. Он выполнил три варианта мин с кумулятивным зарядом. Ростовский долго рассматривал чертежи, рассеянно

выслушал объяснение и произнес:

– А теперь объедините все лучшее в одной коробке.

– Это невозможно, Георгий Иосифович. Улучшишь одно – ухудшишь другое. Уже пробовал.

– В таком случае конструкция несовершенна.

Профессору было знакомо чувство, присущее творческим людям. Когда человек заканчивает разработку своего изделия, появляется двойственное чувство – удовлетворения и разочарования. Он удовлетворен тем, что созданная вещь живет и действует, а неудовлетворен потому, что в процессе создания у него возникли новые идеи: ах, если бы начать все сначала, он бы создал изделие иначе, совершеннее, интереснее. Вот почему Ростовский призывал Павла еще раз перепроверить идею, отыскать оптимальный вариант.

Наступил момент, когда дальнейшие модификации показались Павлу просто немыслимыми. Лишь тогда комбриг разрешил собирать мину. Две трубчатых направляющих, по которым устремлялась взрывная сила, обеспечивали точное попадание в цель. Оставалось начинить мину взрывчатым веществом, действующим с наилучшим эффектом. За это брался сам Георгий Иосифович. Он занимался взрывчатыми веществами еще до Русско-японской войны, и когда работал на пороховых заводах, и когда служил в технической лаборатории Императорского Генерального штаба, и когда изобретал новые смеси, участвуя в вооружении молодой Красной армии. Он нашел и опробовал наиболее сильную взрывчатую смесь. Для испытаний Павел начинил ею десять мин и отвез их на полигон в Нахабино.

Первую опробовали элементарным способом. Зарыли в землю, над нею приподняли бронированную плиту, поставив распорки. К ним привязали бечевку, которую по команде должен был дернуть боец из окопа.

Георгий Иосифович и Павел вошли в бункер. Отсюда хорошо просматривались и плита, и боец в каске.

– Без начальства куда лучше, – заговорщицки произнес комбриг. – Волнуетесь?

– Есть маленько, – сознался Павел. – Разрешите начинать?

Он просунул в амбразуру флажок, сосчитал до десяти и резко опустил древко к земле. Отчетливо, но глуше обычного фугаса, прогремел взрыв. Сдерживая себя, чтобы не перейти в бег, Павел пошел вместе с Георгием Иосифовичем к плите.

– Дырки насквозь! – издали крикнул боец.

Профессор наклонился над плитой. Два сизых оплавленных отверстия прорезали по наклону 60-миллиметровую броню, словно автогеном.

Остальные мины испытывались в присутствии заинтересованного народа – представителей инженерных войск, автобронетанкового управления… Через линию, где были заложены мины, теперь буксировали хотя и давно списанный, но настоящий танк. Его тянули на тросах два трактора. Танк упирался, буровил землю износившимися гусеницами, как бы сопротивлялся, не желая погибать. Когда шлицы давнули взрыватель, то яростный огонь впился в днище, через секунду из стальной коробки повалил лохматый дым, затрещали патроны, утробно бухнули взрывпакеты, набросанные перед этим в танк для наглядности картины. Несоразмерность минного хлопка и вмиг разбушевавшегося пожара поразила командиров. Они молча переглянулись. Полковник из автобронетанкового управления потянулся к листку, где под копирку была отпечатана техническая характеристика новинки. Наклонившись к Ростовскому, он спросил:

– Здесь указывается вес, это не опечатка?

– Нет. Ровно три килограмма.

– Получается, вместо одного противотанкового фугаса теперь можно ставить три подобные мины? Иными словами, втрое увеличивается плотность минных заграждений?

Ростовский кивнул седой головой.

– Выходит, чтобы разминировать поле, придется приложить втрое больше усилий? – вмешался сапер из инженерного управления.

– Конструктор предусмотрел в этой мине элементы неизвлекаемости и необезвреживаемости, – улыбнулся Георгий Иосифович. – Так что усилий, о которых вы говорите, придется потратить много

больше.

Профессор явно гордился успехом своего ученика, но Павел, остро прислушивающийся к разговору, вдруг представил себе минное поле, ряды и витки колючей проволоки, снайперов, выбивающих ползущих со щупами людей, настильный артиллерийский огонь… Мало, чтобы уцелеть, надо еще найти в этом аду мину, попробовать ее разоружить… Не исключено, что и у противника появятся сходные ловушки, – тогда что делать?

Идея кажется простой, когда полностью обретает свой облик. Ну, почему, спросят, так долго бились над ней, она же проще яйца?! Почему в истребителе оставалась открытой кабина, летчика жег воздушный поток и ледяной холод на высоте, а вот закрыл ее Вилли Мессершмитт органическим стеклом на своем знаменитом Ме-109 и прекратились все муки? Почему с появлением паровых котлов в морском флоте не сразу воспользовались дизельным топливом, не догадались установить менее емкие цистерны для жидкого горючего, а сжигали горы угля? Почему простейший манипулятор в танке, подающий снаряды в казенник, придумали спустя десятки лет после появления бронированной техники?… Павел назвал бы тысячи этих «почему». Но при испытании первой кумулятивной мины он почувствовал только первый ветерок от мысли, которая позже лишит его покоя и сна. Она лишь подсознательно скользнула в голове, заставила вздрогнуть после того, как представил каторжную работу саперов на минных полях во время боя. Чем можно заменить живых людей? Какую найти силу, чтобы избавить их от кровавого труда?…

3

Как всякий думающий человек, Павел все чаще и чаще вставал в тупик перед разницей между показухой и тем, что творилось на самом деле. «Кадры решают все», «Человек – самый ценный капитал», – и в то же время миллионы здоровых людей везли в Сибирь и на Север на верную смерть, другие миллионы загнали в колхозы, как на барщину, приковали к станку, отняв права перехода на другую работу. Вероломная система мастерски дурачила даже мудрых людей. Так обвели вокруг пальца Эдуарда Эррио, который в самый разгар голода ездил на Украину и не увидел умирающих людей. Ничего не сумел рассмотреть в парадном окружении и старый Ромен Роллан. «Я видел будущее, и оно действует», – утверждал видный американский журналист Линкольн Стеффенс, поверивший, будто Советский Союз – это радостное завтра всего человечества. Анри Барбюс, Генрих Манн, Эмиль Людвиг писали восторженные книги о «стране социализма». Правда, Бернард Шоу в разговоре со стахановцем, утверждавшем, что его любят товарищи, недоумевал, ибо на родине знаменитого сатирика за перевыполнение норм английские рабочие бьют по голове кирпичом. Вот уж действительно в СССР все наоборот – даже в тюрьмах узникам живется так сладко, что главная забота тюремных властей – это «убедить заключенных, отбывших срок, выйти из тюрьмы».

Однако находились и такие, кто в дыму беспардонной лжи пытался разглядеть правду. Во время поездки по СССР румынский писатель Панаит Истрати говорил, что преступно строить новый мир на грабеже и насилии. Ему отвечали: «Нельзя сделать омлета, не разбив яйца». Истрати парировал: «Я вижу разбитые яйца, но не вижу омлета». Французский шахтер Клебер Леге решил записывать все факты и цифры, чтобы не дать себя обмануть. В конце 1936 года он увидел цены на продовольственные и промышленные товары: сало – 18 рублей за килограмм, мужские ботинки – 290, детский костюм – 288 рублей… Он узнал, какая у рабочего зарплата. Оказалось, 150–200 рублей, пенсия – 25–50 рублей. Его, потрясенного, успокоили тем, что в капиталистических странах живут лучше, однако положение у них ухудшается, а в советский стране, наоборот, улучшается…

Такие сведения конечно же не доходили до простого народа. Но жена Павла – Нина – работала в инженерной академии преподавателем немецкого языка, иногда приносила домой французскую, немецкую, английскую прессу, кое-что попадалось Павлу на глаза. Отец Нины, германский коммунист, уехал в Испанию в З6-м, воевал в бригаде имени Тельмана. После того как интернациональные войска ушли во Францию, его следы затерялись. Куда только не обращалась Нина – в Коминтерн, НКВД, ГРУ Красной армии, где выполняла некоторые переводческие поручения, – всюду получала один ответ: судьба неизвестна.