Невидимая смерть
Шрифт:
– В «Цейтшрифт фюр геополитик» об этом не писалось ни слова.
– Если представится возможность, поинтересуйтесь. Это наведет вас на некоторые размышления, если вы всерьез хотите послужить Германии…
Два года спустя Юстину удастся познакомиться с этой работой.
В 1925 году освобожденный из Ландсбергской тюрьмы Рудольф Гесс снова появится у Хаусхофера. Ученик нуждался не столько в моральной поддержке, сколько в хлебе насущном. Профессор устроил его в свой Институт геополитики. В качестве научной темы для исследования он предложил Японию, к которой сам питал добрые чувства и где в свое время служил военным атташе. Гесс – человек практический и дальновидный – ограничил общую тему более узким вопросом – японским шпионажем. В диссертации он детально разобрал тотальные методы политической, военной
После завоевания власти нацистами Гесс не остался в долгу перед Хаусхофером. Он предоставил средства для расширения Института геополитики. Географы, историки, экономисты, статистики Института собирали, сортировали, обобщали важные материалы о политико-финансовой и экономической структуре иностранных государств. Здесь детально разбиралась географическая уязвимость стран, разрабатывались планы задолго до того, как они проводились в жизнь.
3
В Бремерхафене Юстин сошел с надоевшего «Магдебурга» и, не задерживаясь, купил билет на берлинский вечерний экспресс. Земля пошатывалась под ногами. Дома, машины, трамваи, прохожие тоже зыбко колебались, словно под слоем кирпича и бетона плескался тот же нудно-утомительный океан. Это неприятное до тошноты ощущение прошло лишь на другой день, когда он приехал в Берлин, в привокзальном буфете выпил чашку кофе с коньяком.
Берлин не поразил Юстина, больше того – разочаровал. Город оказался не столь большим и помпезным, каким представлялся в кинематографе и на почтовых открытках. Таксист с трудом пробирался сквозь давку на тесных улицах, рыкающим клаксоном раздвигал пешеходов, надолго застревал в пробках, которые возникали перед станциями метрополитена и главными проспектами.
Отель «Бранваг», где останавливались немцы из Намибии и советовали сделать то же самое Юстину, не претендовал на высший разряд, однако занимал большое здание старой постройки, через метровые стены не проникал уличный шум; мебель, двери, оконные рамы делались из дуба, а полы были выстланы толстым солдатским сукном. За полсотни лет своего существования в отеле только однажды заменили газовые горелки и керосиновые десятилинейки на электрические лампочки – все остальное осталось на месте, как при первом Вильгельме Гогенцоллерне и «железном канцлере» Отто фон Бисмарке.
Юстин снял недорогой номер с душем и ванной. Окна выходили во двор, где был разбит небольшой цветник и стояли лавочки для любителей свежего воздуха. В необъятной кровати с перинами и горой подушек могли бы разместиться четверо. На стене висела гравюра с изображением Гейзериха – короля вандалов. Осмотревшись, Юстин раскрыл чемоданы, расставил на письменном столе книги, повесил в шкаф костюмы и рубашки. После душа захотелось есть. Хотя до обеда оставалось не меньше часа, он спустился в полуподвал со сводами. В дальней стороне ресторана трое стариков пили пиво. Остальные столики были пусты. Едва Юстин занял место, как появился кельнер в белой куртке и галстуке-бабочке. Юстин попросил светлого пива и телячий бифштекс.
Прожив несколько дней в «Бранваге», он убедился, что в ресторане обедали только клиенты отеля да старые берлинцы из соседних кварталов. Они заказывали кружку пива, переваривали домашнее рагу и вели нудные разговоры о своих колитах и делах империи. Молодежь недолюбливала ресторан. Он казался скучным. Даже продрогшие в прохладные вечера проститутки не заглядывали сюда. Единственной примечательностью были часы, сделанные чуть ли не в эпоху Возрождения. Они стояли в темном углу – массивные, в опять же дубовой, как плаха палача, колоде и каждые полчаса давали знать о себе. Сначала раздавался какой-то сип, словно в прохудившемся кофейнике. Потом с ржавым хрипом начинали скрежетать шестерни. Новички невольно вытягивали шеи, крутили головами, силясь понять, откуда несутся эти звуки. Наконец их взгляд упирался в угол. Из темноты проступало сивушное рыло циферблата в морщинах-трещинах, перекошенное, точно от флюса. И тут в дряхлом нутре часов, как в шарманке, возникала музыка, от которой сводило челюсти. Часы исполняли старый прусский гимн.
Юстин долго не решался звонить Карлу Хаусхоферу – единственному в Берлине человеку, которому адресовалось рекомендательное письмо. Первые дни он знакомился
С бьющимся сердцем Юстин вступил в кабинет, прижимая локтем папку с рукописью и письмом оберфюрера Дорроха. Хаусхофер вышел из-за стола навстречу. Юстин мгновенно оценил представителя высшего типа германского военного, какого со времен первых королей выковывала армейская каста. Высокий, седой, сухопарый старик с откинутой назад головой и надменным выражением резко очерченного лица, большим узким ртом с опущенными вниз кончиками, отчего создавалось впечатление, будто он проглотил хинную таблетку, молча пожал руку и неторопливо вернулся на свое место. Юстин успел еще подумать о том, что иностранные карикатуристы, изображая немецких генералов, видимо, списывали портрет с Хаусхофера. Он положил перед профессором письмо Дорроха и свою рукопись. Генерал откинулся на спинку кресла, сдвинул косматые брови и принялся за чтение. Зрение стало сдавать, но он упрямо не заводил очков или монокля, считая эту необходимую принадлежность как бы недостойной военного человека. Его письменный стол представлял собой тот упорядоченный рабочий комфорт, который полностью отвечал деловому, организованному характеру. Ни одной посторонней вещи, ни одной безделушки! Напротив стояли справочники, перед глазами лежала стопка бумаги, на расстоянии вытянутой руки – чернильный прибор, тюбик с клеем, ножницы, пластмассовый стаканчик с карандашами трех цветов: красным, зеленым и желтым. Несколько раз входили сотрудники, приносили статьи на просмотр. Юстин выявил любопытную роль этих карандашей. В отличие от светофора они действовали в обратном порядке. Если генерал хотел где-то усилить мысль, углубить содержание того или иного абзаца, то на полях он проводил желтую линию. Если соглашался полностью, ставил красную галочку. Несогласие выражал зеленым карандашом. Он не опускался до разговора, предоставляя сотруднику право обдумать текст и самому сделать правильный вывод.
Рукопись он читал долго, вдумчиво. Старый профессор понял, что перед ним предстал как раз тот образец элитной молодежи, которая в будущем станет повелительницей мира. Оторвавшись от рукописи, он стал расспрашивать Юстина о жизни, взглядах, геополитике и убедился, что юноша обладает прекрасной памятью, живым умом, владеет несомненным публицистическим даром. Понравилась генералу и предельная лаконичность при изложении мысли. «Империя – это вопрос желудка», – сказал Юстин. Поначалу Карл опешил, но, поразмыслив, понял, что молодой человек угодил в самое яблочко. Все рассуждения о «лебенсраум», арийской расе, по существу, сводились к тому, чтобы сытно накормить немецкий народ. А уж за счет кого – народов ли, стоящих в духовном развитии внизу исторической пирамиды, плодородных ли земель, где успели разместиться и размножиться низшие существа, – пусть рассуждают теоретики.
Сухая, в голубых прожилках, рука Хаусхофера потянулась к стаканчику, нашла красный карандаш и подчеркнула заголовок рукописи: «Намибию – германцам!»
– Мы начнем печатать это с ближайшего номера, – проговорил Карл и, выдержав долгую, невыносимо долгую для Юстина паузу, добавил: – Вы будете работать у меня, как только закончите курс в Университете.
По тому, как покраснело загорелое лицо, он понял, что о большем молодой человек и не мечтал.
Он поставил Юстина на самый горячий отдел – хронику. Но не такую, какую обычно поставляют газеты, радио, информационные отделы ведомств по связям с прессой. Хроника «Цейтшрифт фюр геополитик» давала развернутое толкование фактов. Имея всемогущую поддержку Гесса – второго в империи человека, Хаусхофер постарался придать журналу независимое лицо. В отличие от партийных органов («Дас рейх», «Фёль-кишер беобахтер» и других) журнал мог выражать свою точку зрения, не всегда совпадающую с официальной. В сером газетном потоке свободная мысль «Цейтшрифт фюр геополитик» пользовалась популярностью у читателей.