Невидимки
Шрифт:
Абсолютно незнакомые нам люди в пиджаках стоят в линолеумном проходе и наблюдают за нами. Это походит на телевизионные ток-шоу, где так легко быть откровенным в присутствии целой студии народа. Можно болтать что угодно, главное, чтобы тебя слушали.
– Эви, дорогая, - говорю я.
– Многие в нашем классе - гораздо хуже нас с тобой. Вот только знай меру, когда накладываешь румяна.
Мы поворачиваемся к зеркалу и смотрим на свои отражения. За нашими спинами тройной ряд наблюдающих из темноты.
–
– Я подаю Эви маленький спонж.
– Растушуй.
И Эви начинает плакать. Когда на тебя смотрит толпа зрителей, эмоции накалены до предела. Все заканчивается приступом смеха или слезами, чего-то среднего не бывает. Бедные тигры в зоопарке! На них постоянно глазеют. Вся их жизнь - большая опера!
– Понимаешь, я перебарщиваю с румянами не просто из желания быть блистательной топ-моделью, - говорит Эви.
– Все дело в том, что мне жутко не хочется стареть. Когда я думаю о том, что с каждым днем становлюсь старше, на душе делается невыносимо гадко.
Эви с трудом сдерживает слезы, сжимает в руке маленький спонж и продолжает:
– Когда я была ребенком, мои родители хотели, чтобы вместо меня у них рос мальчик. Я чувствовала себя отвратительно!
Иногда мы приходим сюда на высоких каблуках и разыгрываем драку - притворяемся, что с наслаждением лупим друг друга по губам, как будто из-за парня, которого обе хотим. А бывают и такие дни, когда в присутствии ротозеев и я, и Эви признаемся, что мы вампиры.
– Да, - говорю я.
– Мои родители тоже когда-то надо мной издевались.
Интерес толпы должен поддерживаться постоянно. Эви проводит рукой по волосам.
– Кстати, я проколола гребешок, расположенный между анальным отверстием и нижним краем влагалища, - сообщает она.
Я плюхаюсь на кровать - перемещаюсь в центр сцены, - обнимаю подушку, поднимаю голову и смотрю в потолок.
– Не то чтобы предки били меня или заставляли пить кровь, как делают сатанисты, - вещаю я.
– Просто они больше любили моего брата, потому что он был изуродован.
Эви тоже перемещается в центр комнаты. Она останавливается у торшера в стиле первых переселенцев и возвышается надо мной, словно фонарный столб.
– У тебя был изуродованный брат?
Кто- то из зрителей закашливается. Свет ламп отражается от чьих-то наручных часов.
– Да, мой братец был ужасно изувечен. Но все закончилось благополучно, - отвечаю я.
– Он мертв.
С неподдельной напряженностью в голосе Эви продолжает расспрашивать:
– О каких именно увечьях ты говоришь? У тебя есть еще братья или сестры? Это был твой младший или старший брат?
Я вскакиваю с кровати и вскидываю голову:
– Нет! Хватит! Это слишком больно.
– Я действительно хочу знать, - отвечает Эви.
– Он был на год старше меня. Его лицо искалечило во время взрыва баллона с лаком для волос. После этого мои предки совершенно позабыли о том, что у них есть еще и второй ребенок.
Я устремляю взгляд на бутафорскую подушку и с чувством договариваю:
– Поэтому я лезла из кожи вон, пытаясь вновь завоевать их любовь.
Эви смотрит в пустоту и бормочет:
– Черт знает что! Черт знает что!
Ее игра так натуральна, так бесподобна, что я остаюсь в тени.
– Да, - медленно произношу я.
– Ему и пальцем не приходилось шевелить. У него было уродство - ожоги и шрамы, поэтому и все внимание уделялось ему.
Эви подходит ко мне почти вплотную и спрашивает:
– И что же с ним случилось потом, с твоим изувеченным братом? Тебе известно?
– Он умер, - протягиваю я и поворачиваюсь лицом к аудитории.
– Умер от СПИДа.
Эви не унимается:
– Откуда ты это знаешь? Я вспыхиваю:
– Эви!
– Нет, правда, - настаивает Эви.
– Почему твоего брата уже нет?
– СПИД - это тебе не шуточки!
– отвечаю я. Эви заявляет:
– Твоя история больше похожа на выдумку!
Вот как запросто ситуация может выйти из-под контроля. Я вижу, что Эви чувствует желание публики получить настоящую драму и просто на ходу придумывает, как реагировать на мои реплики.
– Ты видела его, своего брата, - спрашивает она, - ты видела, как он умирал? Или мертвого? Смотрела на него в гробу под звуки траурной музыки? Ты держала в руках свидетельство, подтверждающее факт его смерти?
Люди наблюдают за нами, затаив дыхание.
– Да, - отвечаю я.
– Естественно.
Теперь я начала лгать и могу на чем-нибудь попасться.
– Значит, ты видела его мертвым?
– повторяет вопрос Эви.
Зрители не сводят с нас глаз.
– Абсолютно мертвым. Эви спрашивает:
– Где?
– Вспоминать это слишком больно, - говорю я и отхожу к стене, смежной с гостиной.
Эви следует за мной.
– Так где же ты его видела? Люди продолжают следить за нами.
– В хосписе, - отвечаю я.
– В каком хосписе?
Я перехожу в гостиную, потом в другую, потом в следующую спальню, в кабинет, в домашний офис, а Эви неотступно шагает за мной. Перемещается вслед за нами и аудитория.
– Знаешь ведь, как это бывает, - говорю я.
– Если парня-гомосексуалиста не видишь достаточно долго, можешь догадаться, что его история закончилась плачевно.
Эви смотрит на меня в упор:
– Итак, ты не уверена в том, что он мертв?
Мы пробегаем через очередную спальню, столовую, детскую, и я вскрикиваю: