Невидимый флаг. Фронтовые будни на Восточном фронте. 1941-1945

Бамм Питер

В течение последующих нескольких дней относительно стабильная линия фронта была прорвана, и начался заключительный этап боев за Восточную Пруссию. Прошло еще много недель до того момента, когда последний немецкий солдат покинул ее территорию. Очень скоро выяснилось, что опытные специалисты по тактике из штаба дивизии, в которой я служил ранее, оказались правы; маленький порт Розенберг, расположенный в нескольких километрах к северу от Хейлигенбейля, даже не прямо на побережье, стал главным портом, через который производилось снабжение западной группировки войск, а также велась эвакуация раненых.

Имевшиеся в нашем распоряжении 80 коек были заполнены в первый же день после открытия госпиталя, а затем начался такой наплыв больных и раненых, с которым нам еще не приходилось сталкиваться за все годы войны. Затем мимо нас потянулся бесконечный поток беженцев,

который не иссякал ни днем ни ночью. Через Эльбинг дорога на запад была все еще открыта, хотя русские уже начали продвигаться вперед и в этом районе. К нам доставляли больных женщин и детей, и опять сон стал для нас недоступной роскошью. Казалось, что наши медсестры не знают усталости, но мы были вынуждены расстаться с ними. Поначалу они отказывались покидать нас – сестра Оттилия объявила, что она срежет свои волосы и переоденется в солдатскую форму, – но приказ надо было выполнять. Их вывезли на самолете и доставили в штаб-квартиру их ордена, располагавшуюся в Галле.

Однажды меня посетил капитан Регау. В течение некоторого времени у него, как у психиатра, просто не было никаких дел, и он не очень уютно ощущал себя при штабе группы армий, к которому он был прикомандирован. Я предложил ему перевестись к нам. Я открыл в своем госпитале психиатрическое отделение, и нам удалось убедить начальника медицинской службы группы армий, чтобы он перевел туда Регау.

За первый месяц пребывания в Хейлигенбейле мы приняли в нашем госпитале – подумать страшно – 13 тысяч больных и раненых. 13 тысяч! Это означает, что ежедневно нам приходилось принимать от 200 до 400 человек. А затем их еще приходилось эвакуировать. Я до сих пор не могу понять, как нам удалось со всем этим справиться.

Глава 33

Организация

Территория, занимаемая западной группировкой войск в Восточной Пруссии, была очень незначительной. Наиболее важным связующим звеном с внешним миром была гавань городка Розенберга; катера и баржи отправлялись оттуда до Пиллау, а раненых на больших судах отправляли в Свинемюнде, в Киль или в Копенгаген. Раненые, прибывавшие в Хейлигенбейль, доставлялись туда из дивизионных полевых хирургических госпиталей. Затем один за другим полевые хирургические госпитали стали переводить в Хейлигенбейль, пока в конечном итоге на крошечном пятачке не скопилось до 20 медицинских рот. Госпитали были постоянно переполнены – до такой степени, что раненые солдаты были вынуждены сидеть просто на ступеньках. Обеспечивать их питанием стало исключительно сложно, но еще сложнее стало обеспечивать им должный уход. И эти проблемы с каждым днем только усугублялись; водители машин скорой помощи иногда часами были вынуждены ездить от одного госпиталя к другому, чтобы сдать раненых. Регау и я по собственному горькому опыту знали, что означает для полевых хирургических госпиталей столь длительное ожидание машин скорой помощи. Большинство из этих госпиталей работало в непосредственной близости от линии фронта и почти все время находилось под обстрелом. На территории авиационного завода располагалось большое число мастерских и различных подсобок, которые вполне можно было привести в порядок, но наш полевой госпиталь был слишком маленьким подразделением, в нем всего служило около 60 человек, и нам постоянно не хватало людей.

Эта зима была гораздо суровей, чем в предшествующие годы. Мастерские и подсобки были разграблены русскими военнопленными, которых охраняла только горстка солдат. Оконные и дверные рамы были выбиты и использованы в качестве топлива, и даже какой-то легкий металлический сплав, который в больших количествах лежал на территории завода, был сожжен замерзающими заключенными. За это их нельзя винить. Но когда для размещения раненых нам понадобились все здания, находившиеся на территории завода, я попросил, чтобы всех русских заключенных перевели в бараки, находившиеся напротив входа на завод. Естественно, что из этого ничего не получилось.

Один из русских докторов, работавший при этом лагере, был родом из Краснодара, и у него слезы навернулись на глазах, когда он узнал, что я бывал в тех местах. Ему выделили палату с больными в нашем госпитале, и он получал столько еды и лекарств, сколько ему было нужно. Тех русских пленных, которые получили ранения во время авиационного налета, мы разместили по двум нашим госпиталям.

Но русский доктор ничем не мог нам помочь в плане того, чтобы вывести всех пленных за территорию завода; тогда я обратился к начальнику местного гарнизона, заслуженному ветерану

Первой мировой войны. Он оторвался от кофе… Я получил в свое распоряжение две роты рабочего батальона, которым было приказано охранять территорию завода. Нам пришлось выделять по 20 пар солдат, чтобы сделать охрану достаточно эффективной. Мы отремонтировали очень удобные заводские кухню и столовую, заменили все разбитые окна, завезли несколько машин соломы и приобрели дюжину печек, чтобы обогревать подсобки.

Недостача одеял была ужасающей. Каждую неделю от 100 до 200 одеял исчезало без следа, и нам приходилось посылать специальные группы для сопровождения барж до Пиллау, чтобы быть уверенными, что наши одеяла и носилки вернутся обратно. Каждое утро Регау собирал группу из больных и раненых, способных самостоятельно двигаться, а затем назначал в ней старшего из числа офицеров или унтер-офицеров. Затем он отправлял эту группу в Данциг. На них было страшно смотреть, когда они молча и со злым выражением на лице, проходили мимо нас, но вслух они свое недовольство выражали редко. Иногда мы возвращали обратно какого-нибудь старика, которого излишне усердный капрал включил в колонну, и эффект от этого всегда был умиротворяющим. Мы вообще не отправляли бы этих несчастных подобным образом из госпиталя, если бы не знали, какие неимоверные трудности им придется претерпеть, если они останутся в «котле».

Поначалу они могли добраться до Данцига через Эльбинг, но позднее, когда русские продвинулись дальше, добраться до этого города стало возможным только через Фрише-Нерунг, перешеек, отделяющий Фришес-Гафф от Данцигского залива. Колонны этих несчастных вынуждены были идти по льду Фришес-Гафф.

Большинство пациентов надо было вывозить грузовиками, но подобная задача явно не соответствовала нашим транспортным возможностям. Для спасения тяжелораненых мы вынуждены были меньше внимания уделять больным и легкораненым. Мне даже думать не хочется о том, сколько тысяч раз меня проклинали во время этих переходов по льду.

К колоннам ходячих раненых присоединялись и всякие сомнительные элементы, также стремившиеся вырваться из «котла». В принципе это входило в нашу обязанность – отделять козлищ от овец, но мы были просто не в состоянии справиться с таким ворохом проблем. Когда большие группы мужчин не чувствуют над собой контроля, они становятся неуправляемыми и требуется много усилий, чтобы навести среди них порядок.

Какого нам следовало придерживаться критерия? Среди пехотинцев не было, пожалуй, ни одного, который не заслужил бы отдыха после долгого пребывания на фронте. И приказать ему вернуться обратно на фронт в подобных обстоятельствах означает просто послать его на верную смерть. Большинство солдат в подобной ситуации просто рвали справку о выписке из госпиталя и отправлялись в следующий госпиталь; почти наверняка его приняли бы в один из двадцати госпиталей, которые в то время находились в Хейлигенбейле.

Количество пациентов, лежавших в нашем госпитале, продолжало стремительно расти, несмотря на все наши усилия хоть как-то уменьшить их число; я помню, что в один прекрасный день мы насчитали их 1200 человек. Авиационные налеты случались все чаще и чаще, и нам надо было любой ценой сократить число пациентов. Кроме того, мы испытывали острую нужду в медицинском персонале, поэтому Регау и я занялись его поисками.

Мы держали дом открытым для всех желающих, и Мокасин с утра до вечера готовил кофе и бутерброды. Это стало широко известным в округе, и к нам в гости заходили самые разные люди. Однажды появилась целая бригада хирургов, теперь, по сути дела, никому не подчинявшаяся, так как их дивизия попала в плен к русским, и они сразу же получили приглашение остаться и помогать нам. Однако в любом случае эту проблему надо было решить официально. К счастью, начальнику гарнизона, который так любил кофе, в это время поручили командовать всеми боевыми операциями в районе Хейлигенбейля, поэтому он мог издать любой приказ, который считал нужным. Он приказал вновь прибывшей хирургической бригаде остаться работать в нашем госпитале, поэтому теперь у нас появилась возможность оперировать одновременно на четырех столах. Регау уговорил главного хирурга группы армий, настоящего виртуоза скальпеля, также к нам присоединиться, так что мы получили в свое распоряжение исключительно хорошего специалиста. Однако он начал работать теми методами, к которым он привык в больших тыловых госпиталях, а у нас всего лишь был полевой госпиталь, поэтому та неделя, которая ему понадобилась для того, чтобы привыкнуть к новым условиям, оказалась для него довольно тяжелой.