Невидимый всадник
Шрифт:
— Он при вас садился в машину?
— Да. Я вышла проводить его. Он предложил мне довезти меня домой. Но я отказалась.
— Почему?
— Я не хотела его задерживать, — совсем тихо ответила женщина.
— И из-за этого вы шли домой пешком, так далеко?
— Я не хотела его задерживать, — повторила она еще тише.
— Кроме вас, никого у машины не было?
— На крыльце стоял ночной вахтер Воскобойников. Он дежурит до утра.
— А потом?
— Потом уходит спать. В общежитие.
Я вышла, неся в руках портфель
Все-таки нужно было допросить и ночного вахтера.
Перед этим я позвонила насчет Шудри. Как я и ожидала, выяснилось, что никаких следов алкоголя не обнаружено.
Я распорядилась отправить Шудрю ко мне в камеру и позвонила Ряженцеву. Рассказав суть дела, я велела ему подробно допросить Шудрю. Мне было интересно, что он теперь добавит к тому, что сегодня утром сказал мне.
Воскобойников, молодой бравый парень, на первый же мой вопрос ответил четко и точно:
— Дежурил сегодня ночью в конторе до девяти утра, пока служащие не пришли. Происшествий никаких не произошло. Начальник уехал, стенографистка ушла, больше никого в помещении не было.
— В котором часу уехал начальник?
— Не могу сказать, на часы не смотрел, только знаю, что после двух.
— Откуда вы знаете, что после двух, раз не смотрели на часы?
— Я до двух смотрел на часы, а потом уже не смотрел.
— Почему?
— Ждал, что одна девушка позвонит, а потом уже не ждал.
— Почему не ждали?
— Потому что в два она позвонила…
— Вы видели, когда начальник садился в машину?
— Видел.
— Он что-нибудь сказал?
— Сказал: «Опять дождь, будь он проклят!»
Протокол допроса стенографистки все время беспокоил меня, словно я везла в портфеле щенка или кошку и боялась, что она убежит. С этим надо было кончать: ехать в Лебяжье!
Я отдавала себе отчет: после допроса Титова я должна буду его арестовать независимо от того, что он скажет.
И опять-таки, независимо от его показаний, мотивы убийства надо тоже выяснять именно в Лебяжьем.
Я не знала, что найду следы, явственные мужские следы, чудом не размытые дождем. Напротив, теперь отчетливо видные на просохшей глине…
II
В моем кабинете яростно стучала машинка. Всеволод, перезревающий кандидат на судебную должность, ходил по комнате, ерошил волосы и самозабвенно диктовал что-то секретарше.
Увидев меня, он на полуслове запнулся и радостно объявил:
— Убийца Титовой сознался!
— Кто же он? — мрачно спросила я.
— Семен Шудря, конечно.
— Покажите. — Я устало опустилась на стул, все мне стало безразлично. Двое убийц убили одним выстрелом из одного револьвера. Ну и пусть…
Сева положил передо мной протокол допроса, отпечатанный на машинке, второй экземпляр.
— Что
— Здесь был товарищ Ларин. Он взял подлинник и первый экземпляр.
— А как тут очутился товарищ Ларин?
Сева замялся:
— Когда я получил признание… Вас не было, я позвонил прокурору.
— Поторопились, — вяло сказала я, — это не признание, это самооговор. Учили такой казус?
— Не может быть! — со страстью в голосе возразил Всеволод. — Все сходится.
Я ничего не ответила: читала протокол допроса Семена Шудри, двадцати семи лет от роду, дважды присуждавшегося к разным срокам тюремного заключения…
Все действительно сходилось в этом показании. «Сходилось» потому и только потому, что на одной чаше весов был всеми уважаемый Титов, который не мог, да и незачем ему было убивать свою жену. А на другой чаше — профессиональный уголовник, который, правда, уже некоторое время честно трудился, но можно было легко себе представить, что «преступная натура» возьмет верх.
Хотя доктрина Ломброзо нашей правовой теорией отвергалась и «преступный тип» как таковой тоже, но в этой доктрине было нечто чрезвычайно соблазнительное. Может быть, потому, что она была прекрасно разработана и богато иллюстрирована. А «социальные корни преступности» были основательно подрыты скептицизмом ученых юристов старой школы.
И конечно, Шудря перевешивал. Тем более что в его «признании» из каждого слова просто-таки выпирал именно «преступный тип».
Где Титов оставляет свой наган, Шудря подсмотрел. Где лежат серьги, часы и деньги, опять же подсмотрел. Убивать не собирался, но когда Титова вскочила — не выдержал. Записав это «не выдержал», Всеволод, разумеется, имел в виду «преступную натуру»…
Совершив убийство, не успев ничего взять, Шудря спокойно открывает ворота подъехавшему Титову. Мотив «убийства с ограблением» тоже налицо: Шудря хотел вернуться в преступный мир не с пустыми руками.
Все это выглядело бы аккуратно оформленной галиматьей, даже если бы не было протокола допроса стенографистки.
Теперь я уже не знала, хорошо ли поступила, ничего не сказав Титову о ее показании, а дала ему возможность излагать версию, подозрительно схожую с шудринской…
Деваться было некуда: приходилось идти к Ларину.
Когда я вошла в душноватый кабинет, Ларин копался в бумагах. Он очень любил это занятие: что-то искать, с понтом — нечто важное, сопеть…
Красивое, румяное лицо Ивана-царевича было безмятежно. Он бросил взгляд на меня, как будто и не подозревал, что я уже тут, и сказал «садитесь» таким тоном, каким в театре говорят: «Пейте вино, кушайте вот это».
Я обошла красный кожаный диван с легкими вмятинами, как на узбекской лепешке. Из каждой вмятины высматривала черная кожаная пуговица. От этого садиться на диван не хотелось, но больше было неначто: четыре стула заняли папки по знаменитому делу Госбанка…