Невинная девушка с мешком золота
Шрифт:
— Отчего же это презренным? — заступился за золото Лука.
— Дело в том, юноша, что золото, поступавшее в королевскую казну столь щедрым потоком, грозило обесценить самоё себя. Испания, моя славная родина, рисковала впасть в полное ничтожество... Впрочем, она и впала — но по другой причине.
— От золота — и в ничтожество? — изумился Лука.
— Да, мой бедный друг. Когда оно достаётся даром, то неизменно губит своего обладателя. Разумеется, народ перестанет работать, хлеб и предметы роскоши начнут ввозить из-за рубежа, ремёсла придут в упадок, а там, глядишь, и мятежные баски обнаглеют, и жадная Франция устремится за Пиренеи, но армия к тому времени наверняка уже станет полностью наёмной, а следовательно, ненадёжной...
— Это так, — согласился Лука. — Мы, ерусланцы, по золоту не ходим, зато кондотьеров неизменно побиваем.
— Вот и я о том же думал, — сказал старец. — И, тревожась о судьбах отчизны, составил особую записку на высочайшее имя. Отдать её в чужие руки я не рискнул, а потому, с великим сожалением оставив судьбу вольного конкистадора, купил на последние золотые побрякушки место на ближайшем корабле. О, как рыдала моя возлюбленная — кстати, дочь самого Монтесумы! — когда я прощался с ней!
Тут сентиментальный лиценциат и сам прослезился — старческие слёзы текут часто и охотно.
— А я даже и не попрощался, — вздохнул Радищев.
— Трюмы нашей «Санта-Барбары» были битком набиты золотыми слитками, — вздохнул дон Агилера. — Да, мы, словно древние варвары, переплавляли чудесные золотые изделия тончайшей работы. Падре Диего де Ланда говорил, что нельзя везти в католическую землю языческие кумиры. На самом деле так поступали потому, что слитки занимают меньше места. Сезон штормов прошёл; капитан Эскамильо был опытен; команду он держал в таком страхе, что никто из этого сброда даже и не помышлял о бунте. Единственно чего мы опасались, так это британских каперов, поскольку шли вовсе без конвоя, надеясь лишь на удачу капитана.
А на третью неделю наш компас взбесился! (Лука уже был знаком с этим бесполезным устройством.)
— Капитан позвал меня как учёного, чтобы я разобрался, в чём дело. Я охотно согласился, ибо никогда не любил быть обузой для других. Но тут-то и я пришёл в ужас. Ладно, компас можно вывести из строя, подложив под него, к примеру, топор. Но каким образом можно повредить секстан и астролябию? Разве что расплющив тем же самым топором... Провозившись на палубе весь День, я пришёл к ужасному выводу: солнце на небе перемешалось не так, как ему положено, словно мы находились где-то на экваторе...
— Да в морском деле и слов-то таких нет! — рассердился Лука: даже бреду безумца должны быть какие-то пределы! Испокон веку корабли во всём мире ходили, стараясь не терять берег из виду; при чём тут какие-то инструменты!
— Но самое страшное было впереди, — лиценциат не обратил внимания на слова соузника. — У меня вся надежда была на Полярную звезду, и я дождался ночи...
— На что надежда? — снова встрял Радищев.
— В том-то и дело! — воскликнул Агилера. — Ты не знаешь и не можешь знать, что такое звезда, потому что никогда не видел звёздного неба, Млечного пути, Большой Медведицы и Ориона!
— Видел я медведиц, только обходил подальше: ведь медведица страшней всякого медведя, если деток стережёт!
— Как же ты глуп, бедное дитя! — вздохнул путешественник. — Но и я рыдал, как ребёнок, не увидев привычного неба. Да и вся команда, услыхавши вопли поражённого рулевого, высыпала на палубу. Эти безбожники и головорезы упали на колени и принялись возносить молитвы Пречистой Деве и святому Яго, потому что поняли: началось светопреставление!
— А, светопреставление! — махнул рукой Лука. — Только ведь это когда было-то? Давным-давно!
— Да, это было светопреставление. Сбывались пророчества Апокалипсиса. Даже луна, ещё вчера бывшая узким серпом, сияла над нами во всей своей красе, опередив положенную ей фазу на две недели...
— Когда же это луна была серпом? Ей всегда надлежит быть круглой! Иначе как же быть ночью? И при луне-то плохо видно: штудировать науки, к примеру, никак невозможно, приходится свечи палить, фонари зажигать...
— Прости, добрый юноша, — вздохнул учёный дон. — Я напрасно назвал тебя ребёнком: у тебя живой и острый ум, но совершенно другой жизненный опыт. Прими одну истину: у нас всё было не так И солнце восходило по другим законам, и луна двигалась иначе, меняя своё обличье и вновь к нему возвращаясь... Прими и не задавай бессмысленных вопросов. Пречистая Дева услышала наши молитвы... Только не вздумай спрашивать, кто она такая! Об этом узнаешь в своё время!
— А кто она такая? — сразу же нарушил завет собеседника Лука.
— Богородица — вот кто! — рявкнул старик. — Иже Спаса родила!
— Постой, постой... Вот про Богородца я знаю, ему в Ватикане поклоняются и нас к тому же мечтают принудить... Разве могла женщина родить Того, Кто Всегда Думает О Нас? Кто же тогда о ней самой думал?
— Да ты схоласт, юный кабальеро! Тебе бы в университетских диспутах витийствовать... А потом, ясное дело, на костёр...
— Уж лучше на костёр, чем таковую безлепицу слушать!
— Невежда! Неуч! Хуже язычника! Вот ваша вера как раз и нелепа!
И собеседники отвернулись друг от друга. Но ненадолго. Напарника в тюрьме не выбирают. Уж кого Тот пошлёт.
— Погоди, понемногу ты всё поймёшь и примешь, — зашептал старец. — А потом убежишь отсюда и понесёшь свет истинной веры в народ.. Именно в этом мой христианский долг...
— Никуда отсюда не убежишь и ничего не понесёшь! — убеждённо сказал Радищев. — Да, вера наша убога и несовершенна, об этом люди поумней меня говорили. Но настанет день, когда Тот, Кто Всегда Думает О Нас, подумает как следует, и мы вспомним всё! И припомним всё и всем!
Дон Агилера хмыкнул.
— Забавное credo, — сказал он. — Но на первых порах сойдёт и такое. Главное — не верьте Ватикану, не верьте проклятому Сесару де Борха...
— Да мы и не верим! — гордо воскликнул атаман. — И Папу его поганого ни во что не ставим. У нас даже про него загадка есть: «Хоть я в Риме не бывал, а его в гробу видал». Кого видал? Папу. Есть загадка и про самого Кесаря, но уж больно похабная, не при твоих сединах будь загадана... Но есть и поприличней: «Подчинил он всю Европу, а родился через...»