Невинная обманщица
Шрифт:
Однако стоило окончиться войне, как фермеров прижали. Многие банки даже закрыли им кредиты.
— Если бы отец был жив! — в который раз в отчаянии воскликнула Манелла.
Граф Эйвонсдейл скоропостижно скончался от сердечного приступа в начале прошлой осени. Титул перешел к «паршивой овце», Герберту, вечно доставлявшему семье одни огорчения.
Поскольку смерть старшего брата и наследование титула оказались для Герберта совершенной неожиданностью, а если быть совсем откровенным — нечаянной радостью, на похоронах он с трудом заставлял себя сохранять скорбный вид.
Впрочем, его можно было понять. Нельзя было исключать возможность, что его старший брат, женившись повторно, обзаведется наследником. В этом случае младшему было бы вовсе не суждено стать графом. И вдруг — такое везение!
Лишь только разъехались гости, провожавшие в последний путь покойного графа, Герберт стал оглядывать дом, выискивая, что бы поскорее продать.
К сожалению, большая часть мебели и картин, согласно установленному порядку, являлась фамильным достоянием Эйвонсдейлов, и никакой из графов, сменяющих друг друга в связи со смертью предшественника, не имел на них личного права.
Поэтому Герберту удалось поживиться лишь небольшим количеством весьма малоценных вещей.
— Зато теперь я смогу найти себе богатую невесту, — не скрывая торжества в голосе, заявил новоявленный граф Герберт своей племяннице, собираясь вернуться в столицу.
Манелла ничего не отвечала. Дядя насмешливо взглянул на нее:
— Ох, какие мы гордые! Вы и сами знаете, что ваш отец давным-давно жил бобылем. Да и я тоже. Но граф, богат он или беден, — совсем другое, нежели младший сын с туманными видами на наследование титула.
— Что ж, — отвечала Манелла, которая, без памяти от горя, не могла сосредоточиться на разговоре, — остается надеяться, что вы найдете себе жену, которая составит ваше счастье.
— Я буду счастлив с любой женой, лишь бы была побогаче, — небрежно возразил граф.
На следующий день он уехал в Лондон, прихватив с собой кое-какие наиболее ценные вещи, отобранные для продажи.
Первым ему попался под руку сервиз из севрского фарфора, которым так дорожила покойная графиня, мать Манеллы.
Напрасно девушка пыталась уговорить дядю отказаться от своей затеи.
— Не будьте дурочкой, — довольно грубо ответил он ей. — Вам известно, что я нуждаюсь в деньгах, которые по большей части будут истрачены на вас.
Ведь ради вас я собираюсь открыть Эйвонсдейл-хауз на Беркли-сквер в Лондоне.
Манелла взглянула на дядю с неподдельным изумлением.
— Это же вам не по средствам! — воскликнула она. — Папа всегда говорил, что содержание этого особняка очень дорого. В Эйвонсдейл-хаузе должно работать не менее дюжины слуг!
— Я знаю это не хуже вас, милочка, — процедил сквозь зубы граф Герберт, — но я закрою это имение, оставив здесь самый маленький штат — на случай, если надумаю как-нибудь летом приехать сюда с гостями.
Заметив, как окаменело лицо Манеллы, он примирительным тоном добавил:
— Вы же понимаете, что я должен произвести впечатление на будущую невесту, показав ей фамильное гнездо графов Эйвонсдейлов!
Дядя Герберт пробыл в Лондоне долго. У Манеллы даже забрезжила надежда, что ее взбалмошный опекун отказался от своей нелепой затеи и все может остаться по-прежнему.
С другой стороны, Герберт, возможно, обнаружил, что найти богатую невесту при его сомнительных достоинствах труднее, нежели он рассчитывал.
И вдруг вчера, без предупреждения, будто снег на голову, граф Герберт приехал.
Лишь только он объявился в сельском особняке, Манелле захотелось стать маленькой и незаметной и спрятаться подальше от своего «благодетеля», которого она ни капли не любила и искренне презирала.
Девушка привыкла считать Герберта, как мысленно называла его по примеру отца, ничтожным и отталкивающим. Эти качества были тем более заметны, поскольку у нее перед глазами был пример отца.
Едва поздоровавшись с ненавистным опекуном, Манелла заметила, что тот одет необыкновенно дорого и модно. Он прибыл в новеньком фаэтоне, запряженном парой отменных, прекрасно подобранных лошадей. По-видимому, ему все-таки удалось заполучить в невесты какую-нибудь особу с богатым приданым.
Для всех обитателей дома это было бы облегчением, ведь, поправив свое состояние, Герберт Эйвонсдейл забыл бы об их существовании и едва ли стал бы часто наведываться в сельский особняк.
Известие, сообщенное столичным гостем — вопреки здравому смыслу Манелла все никак не могла признать в нем хозяина, — будто пушечным залпом развеяло остатки ее спокойствия.
Манелла понимала, что должна срочно принять какое-то решение, но никак не могла собраться с мыслями.
Флэш разлегся на полу у ее ног.
Чтобы успокоиться, девушка опустилась на колени подле своего любимца и обняла его за шею. Пес радостно прильнул к ней, с готовностью отзываясь на ласку.
— Я не могу расстаться с тобой! Не могу… — повторила Манелла прерывающимся от горя голосом. — Все говорят, что лорд Ламберн жестоко обращается со своими собаками и лошадьми. Ох, Флэш, мой Флэш! Как же я буду спать по ночам, зная, что ты сидишь в холодной псарне, скулишь, не понимая, почему тебя бросила хозяйка.
В тот же момент слезы навернулись ей на глаза, но она решительно их смахнула.
— Я должна что-то придумать, найти какой-то выход. Помнишь, как всегда говорил папа? Флэш, миленький, ну, пожалуйста, подскажи, что мне с тобой делать, — жалобно, как маленькая девочка, попросила она.
Умный пес, заметив, как грустна хозяйка, постарался утешить ее как мог и нежно лизнул в нос, а когда Манелла невольно отстранила голову, стал тыкаться мордой в руку, обнимавшую его за шею.
Крепко прижимая к себе пса, Манелла проговорила сквозь слезы: