Невольный обман
Шрифт:
Ричард Уоринг, блестящий и умный молодой человек двадцати девяти лет, преподавал классическую филологию и уже успешно подготовил нескольких аристократов к выпускным экзаменам.
Приятной наружности, культурный, из уважаемой семьи, он был тем не менее в глазах герцога малозначительной, а то и вовсе незначительной персоной.
Такой же точки зрения придерживался и его сын, Септимус, который, как и отец, был вне себя от ярости, когда выяснилось, что Ричард Уоринг безумно влюбился в его единственную сестру, леди Элизабет Борн.
Ричард
То, что леди Элизабет последовала за ним и они убежали вместе, явилось для родителей неожиданностью, подобной разорвавшейся бомбе.
Долгие годы имя Элизабет в доме не упоминалось.
Когда, через четыре года после бегства и венчания, на свет появилась Теола, Элизабет написала отцу и матери, сообщая им о рождении внучки.
Письмо вернулось нераспечатанным.
Только после опубликования извещения о гибели Элизабет Уоринг и ее супруга в железнодорожной катастрофе Септимус, который к тому времени унаследовал герцогский титул, посетил маленький домик на окраине Оксфорда.
Он сообщил бледной, убитой горем Теоле, что отныне она будет жить у него.
Сам Септимус женился в двадцать один год и имел дочь Кэтрин, на год Старше Теолы.
— Не думай, что я принимаю тебя под свою крышу с радостью, — грубо сказал он. — Поведение твоего отца не заслуживает даже презрения, и я никогда не прощу его и твою мать за позор, которым они покрыли имя нашей семьи.
— Позор? — переспросила удивленная Теола. — Что плохого они сделали, кроме того, что убежали и обвенчались?
— Ты считаешь, что это не позор — смешать нашу кровь с кровью обыкновенного выскочки, человека, зарабатывавшего на жизнь уроками, человека, предки которого наверняка были выходцами с самого дна?
— Это не правда! — возразила Теола. — Родители папы были добрыми, благородными людьми, пользующимися большим уважением в родном Бедфордшире, а сам папа — очень умным, как многие…
Она осеклась, потому что дядя сильно ударил ее по лицу.
— Как ты смеешь спорить со мной? — обрушился он на нее. — С самого начала нашего знакомства, Теола, ты должна ясно понять одну вещь. Поскольку ты моя племянница, я не могу позволить тебе умереть с голоду. Поэтому ты будешь жить в моем доме. Но ты должна меня слушаться и не говорить о своих отце и матери ни со мной, ни с кем-либо другим. Это понятно?
Щека Теолы горела, но она не схватилась за нее рукой.
Широко раскрытыми глазами она смотрела на дядю, больше пораженная, чем испуганная этим первым проявлением насилия, с которым никогда еще в жизни не сталкивалась.
В последующие месяцы ей предстояло узнать, что дядя готов ее ударить всякий раз, когда она его раздражала, а это случалось довольно часто.
И еще он бил ее, когда она ему не подчинялась, что причиняло ей не только физические страдания, после которых ее охватывала слабость и головокружение, но и унижение, оставлявшее кровоточащие раны в ее душе.
Никогда прежде она не подозревала о существовании на свете таких людей, как ее дядя, да и тетя тоже.
Если удары дяди были болезненными, то пинки и щипки, а также постоянные укоры тетки казались практически невыносимыми.
Теола раньше никогда не представляла себе, что значит жить среди ненависти.
Ее всегда окружала любовь, та любовь, которую питали друг к другу мать и отец и которая окружала их аурой, подобной сиянию, когда они были вместе.
А их любовь к ней всегда заставляла ее чувствовать себя существом драгоценным.
После нескольких месяцев обращения, больше похожего на издевательство, она бродила по замку словно призрак, надеясь остаться незамеченной.
Теола молилась о том, чтобы по мановению волшебной палочки стать неуязвимой для грубых голосов, отдающих ей приказы, и грубых рук, всегда готовых ударить тогда, когда она меньше всего этого ожидала.
Она пыталась подружиться со своей кузиной Кэтрин, но обнаружила, что это невозможно.
Кэтрин унаследовала холодность своих родителей и была равнодушна ко всем и ко всему, если это не касалось ее лично.
Теола вскоре поняла, что должна платить за стол и ночлег в доме дяди рабским служением Кэтрин, и все больше превращалась в ее личную служанку.
Она бегала по дому, выполняя поручения, с самого утреннего пробуждения и до того момента, когда шла спать.
Она чинила и гладила одежду Кэтрин, стирала большую часть ее воздушных одеяний и вынуждена была выслушивать ее самовосхваления, зная, что от нее ждут согласия со всем сказанным и что возражать — значит навлечь на свою голову суровое наказание.
— Я часто думаю, что у меня греческие черты лица, — однажды сказала Кэтрин, — я похожа на статуи греческих богинь, которыми все так восхищаются.
Теола с трудом удержалась от того, чтобы возразить, что это вовсе не так.
Кэтрин совсем не походила на гречанку.
У нее были типично английские золотистые волосы и голубые глаза, но в чертах лица не было ничего особо привлекательного.
Ее считали красавицей только благодаря ее положению в обществе и потому, что она появлялась на балах и празднествах разодетой и держала себя гордо и высокомерно.
Теола же знала о Греции больше, чем о любой другой части света.
Ее отец был одержим Грецией, обожал ее и рассказывал Теоле о греческой мифологии, показывал изображения греческих скульптур и зажег в ней искру своего собственного энтузиазма в отношении самой совершенной цивилизации, какую только знал мир.
Ричард Уоринг научил дочь, как научил многих своих студентов, любить античность. Еще он говорил:
— Нельзя по-настоящему понять, что чувствует или думает страна, если не изучить ее язык.