Невская битва
Шрифт:
Так мы лежали, и кот спал, а я старался дремать, хотя душа моя все равно стремилась на лед Чудского озера, к тебе, светлый мой Славич. Когда прибежал мальчонок Ратмиша, я дремал, но при виде его мигом встрепенулся, спугнув кота, который сонно отполз от меня.
— Ну как там? — спросил я Ратмишу.
— Бьются покуда, — ответил мальчик.
— И кто ж да кого ж одолевает?
— Неясно. Но положено на Бога надеяться, и тогда непременно победят наши.
— Гляжу, мудрый ты, Ратмир-Алексей.
— Ты не томись тут, как только наша победа наступит, я стрелой прилечу к тебе с известием.
Он подкормил меня пирожком с грибами и морковкой, рассказал о том, как его снова обижал родной сын Гущи Увет, и вскоре он опять умчался на берег озера, оставив меня одного.
И снова боль стала распалять меня, но, придвинув к себе кота, я вновь чудесным образом от нее избавился.
А потом настал миг, и твоя, Славич, победа ворвалась в дом Владимира Гущи, хлынула всем людом в двери:
— Одоленье!
— Победа!
— Радуйся, раненый Савво!
— Погнали немца проць!
— А многие из них под лед провалились!
— Неужто провалились! — воскликнул я радостно. — Сбылась мечта Славича повторить то же, что удалось на Омовжи.
— Да вот же! — кричал Ратмиша сильно охрипшим голоском, выводя пред мои очи мокрого и трясущегося немца. Губы у супостата посинели, как у мертвеца, в глазах светился ужас.
Он тотчас стал оправдываться предо мной, как видно возомнив, что я стану решать его судьбу:
— Ихь бин каин, каин кригер! Ихь бин шпильман, баканнт дудешен шпильман! Каин, каин кригер!136
— То-то и оно, что ты Каин, — ответил я ему сурово. — Подобно Каину, отцу греха убийства, пришел сюда убить брата своего Авеля. Да глядь — и провалился! Ах ты мокрая курица! Кто ж тебя вытащил-то?
— Христовы люди спасли его, — отвечал Владимир Гуща со смехом. — Да не велели обижать. Сказывали, коль уж он единственный, кто не погиб в водах озера, жизнь ему сберець да подарить сего шпильмана князю Александру.
— Ну, коль так, придется оставить его в живых, — улыбнулся я, приподнимаясь. Шпильман при виде моей улыбки тотчас проявил в своем взгляде надежду на спасение. — Да не трясись ты! — строго сказал я ему. — Ужели думаешь, что тебя из озера выудили, чтобы на
суше прикончить? Так ведь ты же не рыба!
— Не рыба! — захохотал Гуща, и тотчас все весело и громко стали хохотать над немцем, похлопывая его по мокрым плечам и спине. Потом сняли со шпильма на опушенный мехом кафтан, под ним обнаружилась кольчуга, ее тоже сняли, оставив спасенного в одной сорочице. Вид у него вновь был встревоженный. Видать, он подумал, что его токмо ради кафтана и кольчуги временно оставляли на этом свете. К тому же и Ратмиша мой, встав пред шпильманом, подбоченился и показал ему грозно кулачишко:
— Погоди ужо, немецкая морда! Дай только срок, поганый Каин!
А я за всем этим и сам не заметил, как уже свободно и легко сидел на краю своей постели, забыв про все свои раны и боли. Вместо мокрого кафтана и кольчуги шпильману по моему распоряжению выдали старый кожух, чтобы он мог в него укутаться и немного отогреться. Но его уже явно колотило не столько от холода, сколько от страха за свою подмоченную жизнь.
По дому поплыли запахи из печи, в которой жена Гущи Малуша затевала особенный ужин в честь победы. Твоей, Славич, победы. А я вновь стал изнывать оттого, что не могу быть сейчас подле тебя, мой хороший. И что-то вдруг стало подсказывать мне, что и ты теперь наконец вспомянул о своем верном оруженосце, подрубившем столб шатра Биргера, но оказавшемся столь бесполезным здесь, на льду Чудского озера. Волнение охватило мою грудь. Я почувствовал, что ты едешь сюда, ко мне, еще, поди, не зная, жив ли я или умер от ран.
И я встал на ноги и пошел к дверям. В глазах у меня все поплыло, Владимир Гуща подхватил меня:
— Куда ты!
— Невтерпеж мне… — прохрипел я в ответ. — Хочу вон из дома… Хочу увидеть мир Божий…
— Да как же… С такими ранами…
Я уже не мог ничего отвечать ему, а упрямо влачил свое ослабленное тело к дверям, стремясь выйти на крыльцо. И до сих пор не могу я никак объяснить, что предвещало мне твое появление, Славич. Но когда я вышел наконец из дому на крыльцо, то так и есть — увидел тебя, скачущего по мокрому снегу на своем золотисто-буланом Аере, золотом в лучах яркого весеннего солнца.
И ты подскакал к воротам дома, ворвался во двор, спрыгнул с седла и упал лицом в мокрый снег. Но тотчас поднялся и побежал ко мне навстречу. И я из последних сил кликнул тебя:
— Славич!
— Саввушка! — отозвался ты.
Я шагнул и упал в твои объятья, совершенно обессиленный. Ты подхватил меня и вместе с Гущей потащил обратно в дом, радостно бормоча:
— Живой! А я-то и не чаял живого тебя встретить!
И слезы ручьями хлынули из глаз твоих, а вместе
с тобой и я залился слезами, во второй раз за этот долгий, томительный, но такой счастливый день. Меня дотащили до постели и бережно уложили, спрашивая, не больно ли мне.
— Да какой там больно… — ворчал я, утирая слезы. — Хорошо мне. Как хорошо!
Потом ты, Славич, стал мне рассказывать о битве, а когда я спросил тебя, кто погиб, ты отвел взор свой и, не желая меня огорчать, ответил, мол, еще не подсчи-тывались потери.
— Брось, Славич! Неужто ты ни одного с нашей
стороны павшего не приметил? Говори уж.
И ты назвал мне Ванюшу Тура и Ратислава, серба Гаврилу Ладожского, Ярополка Забаву.
— А я вот живехонек остался, — виновато вздохнул я, узнав о гибели близких соратничков. — Кого же ты вместо меня взял на сие время?
— Терентия Мороза. Но ты у меня незаменим.
— Спаси тебя Христос, Славич!
Силы стали покидать меня, ведь я впервые за шесть дней вставал и ходил. И ты уехал, сказав, что через пару дней непременно заберешь меня отсюда, когда отправишься во Псков. Так мы простились, и я вскоре уснул.
А проснулся среди ночи от того, что кто-то рядом со мной тихо скулил. Приподнявшись, я увидел Ратми-шу. Мальчик сидел на моей постели между мною и стеной. И плакал. Должно быть, ему вспомнились его родители.