Невская равнина
Шрифт:
— Богохульник! — закричали. — Антихрист! Сатана! Да разразит тебя… — Голоса слились в вопль, страшный своим фанатизмом…
Унтер-офицер, попятившись, выхватил из кобуры наган.
Тут уже не помедлишь. Я вскочил.
— Прочь! — заорал я на унтер-офицера. — Прочь руки! Избивать солдат… Да как ты смеешь!
О, с каким наслаждением я врезал в глаза озверевшему унтеру это «ты»!
Окрик произвел впечатление. Унтер съежился весь, не поняв, откуда прогремел обличительный голос, А увидев над краем окопа меня, незнакомого офицера, с виноватым видом
— Под суд пойдете, — строго объявил я. — За рукоприкладство!
Унтер-офицер сосредоточенно наморщил лоб, словно пытался проникнуть в смысл мною сказанного. И вдруг расхохотался:
— Дошло, вашбродь, дошло! Значитца, спасибочки, сегодня меня еще не убьют? Под суд же надо идти!..
Умыл меня, как говорится. Потом:
— А вы бы, вашбродь, ротному на меня пожаловались, нашему поручику! Он недалече, у своей землянки к атаке приготовления делает… Рад будет гостю! — с откровенной издевкой добавил унтер. Потом злобно глянул на меня и отвернулся к своему жалкому воинству.
— В ружье! — сдавленным от ярости голосом отдал команду, и ратники, суетясь, разобрали винтовки.
— Патрончик бы, господин унтерфцер, а то стрeлить нечем…
Унтер повернулся к нишам для боеприпасов, сунул руку в одну, сунул в другую…
— Полу-чай! — И он пнул ногой вывалившуюся цинку. В ней — ни патрона.
Усмехнулся:
— Пуля, братец ты мой, дура, да и стрелок ты прошлогодний… — И тут же повернулся ко мне. Мое присутствие явно раздражало унтера. — А вы бы, вашбродь, не стояли каланчой. Здесь пчелки летают. Как бы не жальнула, поберегитесь.
Это прозвучало насмешкой, как вызов неокопному жителю. Передо мной был воин, привыкший чуть ли не повседневно играть со смертью и оставаться в выигрыше. И, естественно, он презирает тех, кто не попадает в эту горячую игру.
А вражеские пули в самом деле давали о себе знать. «Чирк!» — в воздухе. «Чирк!» Иные вдруг принимались злобно гудеть по-шмелиному. Это, догадался я, рикошеты: ударит пуля о что-нибудь твердое — вокруг полно камней, — отскочит в сторону и пошла вибрировать, оттого и густеет звук…
Не случись унтера, возможно, я и «поберегся» бы, то есть распластался бы на земле. Но престиж офицера я нашел в себе силы выдержать встречу с «пчелками», и, разумеется, с поднятой головой.
Между тем атака близилась. Вспарывая воздух, стремительно пронесся в сторону немцев снаряд, и лишь после этого докатился с батареи звук пушечного выстрела. Заговорили пушки… По рассказам бывалых военных, артиллерийская подготовка, открывая бой, всегда заключает в себе нечто величественное. Я быстро нацелил бинокль и увидел вдалеке как бы из воздуха родившийся крутой белый клубок. «Шрапнель! — узнал я разрыв снаряда. — Отлично! Теперь уже немцам по головам!»
Еще выстрел — и второе облачко, подальше. Третий раз: «Бумм…» — не иначе, как угадали… Попадание! Хотелось закричать: «Так их, еще огня, еще!..» Но на этом и кончилась артподготовка… Разволновавшись, я сел где попало, закурил. «Какая досада, ведь не расчистили же путь нашей пехоте, зряшные выстрелы!»
Тут
— Слуша-ай… И запоминай! В атаке приклад держи под локтем, штык жалом вперед, колоть в грудя или в брюхо… Понятно? — И он поддел за ремень винтовку для себя. — Ну, пехтура, с богом!
Ратники, задрожав, суматошно крестились. Гляжу — и сам унтер истово осеняет себя крестным знамением. Вдобавок к этому он извлек через ворот нательный крестик на шнурке, поцеловал и бережно заправил обратно на грудь… Вот и пойми человека — и безбожник, и верующий одновременно!
— Впере-ед! — горланил уже унтер. — Подбирай зады, подбирай!.. — И прикладом винтовки, будто лопатой, принялся выгребать ратников из окопа. Но люди упреждали его усилия: с проворством, какого трудно было ожидать от пожилых крестьян, ратники покидали окоп. Только потрескивала под их ногами жердевая стенка. Вылезет бородач на бруствер и поспешно обернется, чтобы подать руку менее ловкому товарищу. А снизу уже другой подсаживает следующего…
Спешили как на праздник. И это было загадкой. «Одно из двух, — рассуждал я, — или люди не понимают, что впереди погибель. Или… Жуткая логика: оторванные от родимой землицы, от жены и детей, эти люди извелись на царевой службе до последних человеческих возможностей… И радуются, что наступает их мукам конец…»
Гляжу в бинокль. Камни, кустарники… Наших атакующих уже не видать. Вдруг на немецкой стороне будто гром зарокотал среди бела дня. И разразился снегопадом… Шрапнели — сколько же их там, в воздухе…
«Только бы вытерпеть этот ужас, только бы вытерпеть», — бормотал я, сев на что попало, обхватив голову руками.
Через полчаса, когда бой уже утих, ко мне подошел какой-то непонятный человек.
— Прапорщик, вы, кажется, ранены?
Человек был в солдатском, и я не сразу разглядел в подошедшем офицера.
Ага, на солдатских погонах нарисованные химическим карандашом звездочки — по три на каждом.
— Господин поручик! — козырнул я, вставая, и представился.
Офицер выслушал меня, кивнул — и поморщился, видимо, от боли: шея и половина головы у него были забинтованы, сквозь белую марлю пятнами проступала свежая кровь. Помолчал с гримасой на лице, потом через силу улыбнулся:
— Спасибо, что пришли. Предупрежден о вашей рекогносцировке. Запасные позиции в дивизии только намечены. Надо их развить инженерно. Иначе немцы тут нас сковырнут, как прыщ.
Поручик, знакомясь, подал мне руку, и я догадался, что это командир роты пехотного полка. Именно с его унтер-офицером у меня произошло столкновение, но о мордобитии я умолчал — из чувства брезгливости.
А про атаку, которой я оказался свидетелем, и заговорить было страшно. Все же любопытство взяло верх, но поручик настоятельно отводил мои вопросы: казалось, он считает достойным внимания только дополнительные саперные работы, о которых упомянул.