Невская равнина
Шрифт:
Дубовицкая умело и ловко перевязывала раненых. Увидев бойца окровавленным, слыша стон, словно вскипала вся. Становилась на диво силачом: вытаскивала из-под огня, а то и на себе выносила и одного, и другого, и третьего, как одержимая…
Галина Спиридоновна Дубовицкая была удостоена впоследствии особо почетной солдатской награды — ордена Славы.
Константин Иванович Гаврилов из тех людей, жизнь которых овеяна легендой: потомственный питерский пролетарий, старый член партии. Был он уже сед, но, придя в батальон, довольствовался скромным положением политрука. Стал душой третьей роты. К новому
Комиссар привел в третью роту Ваню Виноградова.
— Знакомы?
Титов насторожился. Взгляд у него исподлобья, а тут и вовсе брови насупил.
— Примечал… — процедил он. — В штабе чертежи чертит… Кажись, в комсомольском бюро батальона еще…
Комиссар улыбнулся:
— А молодое растет, Капитон. Это уже не Ванюшка-комсомолец, а Иван Иванович, молодой член партии. Принимай. Ставим товарища Виноградова к тебе политруком.
Титов, вскинув брови, усмехнулся и стал лепить цигарку.
— Политрук — это считается политический руководитель… — сказал он. И к Виноградову: — А не молод ты меня учить?
Разница в годах была и в самом деле значительной: Виноградов моложе почти сорокалетнего комроты лет на пятнадцать.
Напряженная пауза…
— Вам что, ребята, сваху, что ли, привести, — усмехнулся комиссар, — из сочинений Гоголя? Иначе не столкуетесь?
Тут Виноградов, осмелев, протягивая руку, шагнул к Титову. Тот подал свою… Виноградов побелел от боли и… нашел в себе силы улыбнуться. Выдержка молодого человека решила дело. Титов вторично пожал руку парню, уже уважительно:
— Кажись, сладимся в работе…
И сладились. А потом и подружились комроты Титов и политрук Виноградов, уравнявшись на боевых заданиях в мужестве.
В землянке прогудел зуммер полевого телефона. Я поднял трубку.
— Угомоните вашу Козик, или я ее арестую!
Крутоват… Кто же это? Назвал себя «Семнадцать». Не опуская трубки, заглядываю в код. На сегодня это — начсанарм, полковник. Ему по медицинской части подчинены все врачи армии.
— Простите, товарищ Семнадцать, но Козик прекрасный врач. И дисциплинированный. Я не допускаю мысли, чтобы она…
Ядовитый возглас:
— Не допускаете? Вести себя не умеет! Мешает работать! Я сделал ей замечание. Доложил вам об этом ваш распрекрасный врач?
— Но в чем дело, товарищ?..
В трубке звякнуло. Отбой.
А тут и сама Козик. Вошла с вызывающе поднятой головой. Сдернула шапку-ушанку и даже не прикоснулась к волосам, чтобы проверить, не сбилась ли прическа. Вижу, намерение у девушки драчливое.
— Товарищ майор! Начсанарм… — Она говорила через силу. — Замечание мне… А за что? — Закусила губу, на глазах сверкнули слезы.
— Успокойтесь, — поспешил я сказать. Не терплю слез, оказываешься перед женщиной в глупо-беспомощном положении. — Успокойтесь и объяснитесь.
— Я права. В батальоне дистрофия, а он… а он…
— Да успокойтесь же! Сядьте! — Я налил воды в кружку.
Отпила глоток. Заговорила, от волнения путая украинские слова с русскими.
— Я ему работать не мешала! Дала заявку на спецпайки повышенной калорийности та
Я сдержал улыбку. Пробую ее урезонить. Не надо, мол, упрямиться: ни сил у батальона, ни средств, чтобы ставить больных наших товарищей на ноги, нет. Это функция госпиталей.
Козик не слушала меня. Встала, надела шапку: «Пусть арестует! Это он не меня посадил под арест, а свою совесть… А пайки все равно высижу!»
Напоследок Козик сказала:
— Сегодня к себе в медчасть уложила Грацианова. Тяжелая форма дистрофии. «Анна, — говорит, — Марковна, помереть пришел на твоих руках…» Что же, я его выпровожу из батальона? Нет, буду лечить! И других тоже…
— Да ведь не управитесь, Анна Марковна! И раненые, и больные — все в вашей клетушке. А что, если и сами свалитесь, подумали вы об этом — батальон без врача?
Я тревожусь, а Козик:
— Не пропадете! Еще лучше будет с фельдшером. Оля Сергеева не то что я — дисциплинированная!
Спецпайки Козик таки «высидела». Мало того, начсанарм лично побывал в негласном лазарете Анны Марковны. Узаконил его, помог дооборудовать и назначил врача ей в помощники.
О девушке, батальонном враче, которая смело добивается своего, прознали в соседних с нами воинских частях. И к Козик на прием потянулись больные из пехоты, артиллерии, от танкистов…
Росту он среднего, да и внешностью ничем не примечателен: в строю от других не отличишь. А человек интересный. По рождению Федоров ленинградец, сын рабочего Металлического завода. Рос среди озорных мальчишек Выборгской стороны. Прослышал, что есть институт, откуда выходят силачами, и, окончив школу, поступил в институт Лесгафта. Но не понравилось — бросил институт. А тут объявление. Приглашают на курсы: окончишь — сможешь участвовать в экспедициях Академии наук. И вот юноша уже на Памире. Высота — 4200 метров. Верблюды подняли туда юрты и научное оборудование. За верблюдом утвердилось прозвище «корабль пустыни», а оказалось, что это неприхотливое животное с широкими мягкими стопами еще и «корабль гор». Экспедицию возглавлял академик Н. П. Горбунов. Закаленный в подполье большевик, Николай Петрович был одним из ближайших сотрудников В. И. Ленина в Совнаркоме, а в последующие годы, будучи геохимиком, посвятил себя науке.
Памир еще только начинали изучать, и внимание Академии наук привлек ледник Федченко, самый крупный в СССР: длина 86 километров, толщина льда местами до восьмисот метров. Исследования гиганта приурочили к программе второго Международного полярного года, который был только что объявлен.
В экспедицию отобрали людей отменного здоровья, но и здоровяк, как рассказывает Федоров, на такой высоте похож был на рыбу, вытащенную из воды: «Разинешь рот, а дышать нечем! Пройдешь сорок — пятьдесят шагов и скисаешь, надо посидеть. А когда зазимовали — совсем беда: морозы, вьюги, белая пелена перед глазами — измаешься, пока снимешь показания приборов. Но работали как демоны в заоблачной выси! Очень я себе нравился».