Незабываемый день в жизни Бальтасара

Клетка была готова, и Бальтасар, как он обычно делал с клетками, повесил ее под навес крыши. И он еще не кончил завтракать, а уже все вокруг говорили, что это самая красивая клетка на свете. Столько народу торопилось ее увидеть, что перед домом собралась толпа, и Бальтасару пришлось снять клетку и унести назад в мастерскую.

— Побрейся, — сказала Урсула, — а то ты похож на капуцина.

— Бриться сразу после завтрака плохо, — возразил ей

Бальтасар.

У него была двухнедельная борода, короткие волосы, жесткие и торчащие как грива у мула, и лицо испуганного ребенка Однако выражение этого лица было обманчиво. В феврале Бальтасару исполнилось тридцать, в незаконном и бездетном сожительстве с Урсулой он пребывал уже четыре года, и жизнь давала ему много оснований быть осмотрительным, но ни одного — чтобы чувствовать себя испуганным. Ему не приходило в голову, что клетка, которую он только что закончил, может показаться кому-то самой красивой на свете. Для него, делавшего клетки с самого детства, эта последняя работа была лишь чуть трудней первых.

— Тогда отдохни, — сказала женщина — С такой бородой нельзя выйти на люди.

Он послушно лег в гамак, но ему то и дело приходилось вставать и показывать клетку соседям. Урсула сначала не обращала на нее никакого внимания. Она была недовольна, что он совсем перестал столярничать и две недели занимался одной только клеткой, плохо спал, вздрагивал, разговаривал во сне и ни разу не вспоминал о том, что надо побриться. Но когда она увидела клетку, ее недовольство прошло. Пока Бальтасар спал, Урсула выгладила ему рубашку и брюки, повесила их на стул рядом с гамаком и перенесла клетку на стол, в комнату. Там она молча стала ее разглядывать.

— Сколько ты за нее получишь? — спросила она, когда он проснулся после сиесты.

— Не знаю, — сказал Бальтасар. — Попрошу тридцать песо — может, дадут двадцать.

— Проси пятьдесят, — сказала Урсула. — Ты недосыпал две недели. И потом она большая. Знаешь, это самая большая клетка, какую я только видела.

Бальтасар начал бриться.

— Думаешь, дадут пятьдесят?

— Для дона Хосе Монтьеля такие деньги пустяк, а клетка стоит больше, — сказала Урсула. — Тебе бы надо шестьдесят просить.

Дом плавал в удушающе-знойной полутени, и от стрекота цикад жара казалась еще невыносимей. Покончив с одеванием, Бальтасар, чтобы хоть немного проветрить, распахнул дверь в патио, и тогда в комнату вошли ребятишки.

Новость уже распространилась. Доктор Октавио Хиральдо, довольный жизнью, но измученный своей профессией, думал, завтракая в обществе хронически больной жены, о новой клетке Бальтасара. На внутренней террасе, куда они выносили стол в жаркие дни, стояло множество горшков с цветами и две клетки с канарейками. Жена доктора любила своих птиц, любила так сильно, что кошки, существа, способные их съесть, вызывали у нее жгучую ненависть. Доктор Хиральдо думал о жене, когда во второй половине дня, возвращаясь от больного, зашел к Бальтасару посмотреть, что у него за клетка.

В доме у Бальтасара

было полно народу. На столе красовался огромный проволочный купол, в нем было три этажа. С словно игрушечными переходами, с отделениями для еды и для сна и с трапециями в специально отведенном для отдыха птиц месте, ее клетка казалась макетом гигантской фабрики по производству льда. Не прикасаясь к клетке, врач внимательно ее оглядел и подумал, что на самом деле она превосходит даже то, что он о ней слышал, и несравненно прекраснее всего, о чем он мечтал для своей жены.

— Настоящий подвиг фантазии, — сказал он.

Добрый, почти материнский взгляд его отыскал Бальтасара, и доктор добавил:

— Из тебя получился бы прекрасный архитектор.

Бальтасар густо покраснел.

— Спасибо, — сказал он.

— Это правда, — отозвался врач. У него были изящные руки, и он был полный и гладкий, как женщина, бывшая некогда красивой, а голос его звучал как голос священника, говорящего по-латыни. — В нее и птиц не надо сажать, — сказал он, поворачивая клетку перед глазами любопытных, будто он предлагал ее купить. — Повесь между деревьями, и она сама запоет.

Он поставил клетку на место, подумал немного, глядя на нее, и сказал:

— Хорошо, я ее беру.

— Она уже продана, — ответила Урсула.

— Сыну дона Хосе Монтьеля, — объяснил Бальтасар. — Он ее заказывал.

Всем своим видом доктор выразил почтение.

— Он дал тебе образец?

— Нет, просто сказал, что ему нужна большая клетка, вот как эта — в ней будут жить две иволги.

Врач снова посмотрел на клетку.

— Иволгам она не подходит.

— Подходит, доктор, — сказал Бальтасар. Его окружали дети. — Все размеры точно рассчитаны, — продолжал он, показывая на разные отделения клетки. Он ударил костяшками пальцев по куполу, и клетка торжественно запела. — Проволоки прочнее этой не найдешь, и каждое соединение спаяно изнутри и снаружи.

— Даже для обезьяны годится, — вставил кто-то из детей.

— Верно, — согласился Бальтасар. Врач повернул к нему голову.

— Хорошо, но ведь образца он тебе не дал? И не описал определенно? Просто: «Большая клетка для иволги». Верно?

— Верно, — подтвердил Бальтасар.

— Значит, и раздумывать нечего, — сказал врач. — Одно дело большая клетка для иволги, и совсем другое дело — твоя клетка. Кто докажет, что это та самая клетка, которую тебе заказывали?

— Это она, — сказал сбитый с толку Бальтасар. — Потому я ее и сделал.

Врач досадливо поморщился.

— Ты бы мог сделать и другую, — сказала Урсула, пристально глядя на Бальтасара, а потом повернулась к врачу. — Вам ведь не к спеху?

— Я обещал жене принести ее сегодня.

— Вы уж извините, доктор, — сказал Бальтасар, — но нельзя продать вещь, которая уже продана.

Врач пожал плечами. Вытирая потную шею платком, он молча уставился на клетку. Не отрываясь, он глядел в какую-то невидимую для других точку, как глядят на исчезающий вдали корабль.