Незаконнорожденная
Шрифт:
Почему судьба никогда не одаривает полной мерой?
— Ну, девочка? — Теперь он хмурился, предупреждая, что недоволен. — Что язык проглотила? Говори!
— Благодари отца, сестрица, ну же, за его великую к нам доброту! — В голосе Эдуарда сквозил страх.
— Отвечай королю, Елизавета! — испуганно подхватила королева.
— Ну, если она не хочет…
Угроза была недвусмысленной. Я встала и бросилась к его ногам, обхватила их. Вонь была нестерпимой; у меня мутилось в голове.
— Я потеряла дар речи, милорд, — шептала я. — Ваша милость ко мне неизреченна. Утром
— Хорошо сказано, девица!
Белая, как пудинг, рука появилась перед моим носом и похлопала по плечу: вставай, дескать. Эдуард и королева облегченно вздохнули.
— А Мария? — с детской прямотой осведомился Эдуард. — Она теперь тоже принцесса?
В дрожащем свете лицо короля сверкнуло гневом.
— Да, и она, — ответил он, сердито теребя мясистыми пальцами жесткую нашафраненную бороду, — потому что если одна, то и другая! Но не будет к ней моего благоволения, покуда она упорствует в старой вере! Пережевывает папистскую жвачку из индульгенций и мощей, бормочет что-то на латинском вместо того, чтобы обращаться к Богу на родном языке, — я этого так не оставлю!
Значит, Мариина звезда закатилась — как же так?
И если король отказывает ей в благоволении, то что будет с ее сторонниками?
И с моим лордом?
— Если позволите сказать, мой добрый повелитель, — начала Екатерина, быстро взглядывая на него снизу вверх, — принцесса Мария во всем склоняется перед вашей волей…
Однако даже это робкое заступничество взбесило короля:
— А у себя в покоях склоняется перед папистскими идолами, — взревел он, — как я слышу от тех, кто знает ее повадки. Жжет свечи и кадит ладаном с долгополыми римскими изменниками! Лучше б ей вовсе не рождаться на свет!
Кто настроил короля против Марии? Ведь всего несколько недель назад она была в фаворе. Кто предал ее, кто доносит на нее, чтобы завоевать расположение короля… на нее и на ее сторонников?
Он хмурился, словно огромное морское чудище, до половины скрытый волнами своего гнева, сверкая одним глазом, полуприкрыв другой, бормоча себе в бороду. Мы сидели замершие, всем своим видом воплощая покорность.
— Эй, олухи! — заорал король. — Несите есть, пока не уморили нас голодом!
В мгновение ока перед нами оказались накрытые камчатной скатертью козлы, уставленные всевозможной посудой по крайней мере на двадцать едоков.
— Кого вы сегодня ожидаете, сир? — вымолвила я в изумлении. — Кто обедает сегодня у Вашего Величества?
Он зашелся от хохота, так что затряслось кресло.
— Король Генрих обедает у короля Генриха! — ревел он. — Кто больший гурман и более желанный гость, нежели мы сами — и наше доброе семейство! Несите кушанья!
Вошла процессия, словно при открытии парламента; внесли салат из слив, огурцов и латука, тушеных воробьев, карпа в лимонном соусе, куропаток в жире и аиста в тесте, устриц с ветчиной, угрей в желе, фазанов с вишнями, груши с тмином, засахаренный сыр и айву со взбитыми сливками, и еще блюда, и еще, покуда я не сбилась со счета.
Начали мы с вина и чуть в нем не захлебнулись; прислужники,
— Хлеба принцу! — кричал он с набитым ртом. — И принцессе тоже! Ешьте хлеб, — понуждал он нас, — ешьте! Это основа жизни! — Он махнул слуге. — Еще хлеба! Еще вина! — Медленно повернул бокал. Вино было алое, словно кровь.
— Хлеб, — пробормотал он, — и вино. Наступила зловещая тишина.
— Я много думал. Кэт, — заключил он наконец. — о твоих давнишних словах.
— О моих, милорд? — Екатерина вздрогнула. — Если я чем-то вас огорчила, милорд, молю, забудьте!
— Нет, вспомни, Кэт, в чем ты меня убеждала: обедня должна быть проще, это скорее общение человека с Богом, нежели лживые ритуалы, ханжеские уверения в Его якобы присутствии.
Меня чуть не вырвало со страху. Анну Эскью да и других тоже сожгли за то, что они не верили в присутствие Бога за обедней!
Екатерина поникла головой. Ручаюсь, она думала, что сейчас двери растворятся и войдут стражники.
Однако король продолжал:
— Я подумываю о том, чтобы реформировать обедню — пусть это больше походит на пиршество хлеба и вина, доброе пиршество друзей, пиршество хлеба…
— О да, сир! Истинно, Господь внушил вам эти слова!
Это сказал Эдуард, он весь горел внутренним огнем. Откуда такое рвение? Я была ошеломлена, даже хуже… На кого он походил в эту минуту, кого он мне напомнил?..
Господи, спаси и помилуй! Марию! Марию. Он был сейчас вылитая Мария в ее религиозном, ослеплении. Пусть она папистка, он — протестант, обоих жжет пламень фанатизма. Я же всегда тяготела к среднему пути… и, Боже, сохрани нас от фанатиков!
— Ты так говоришь, сынок. — Король легонько фыркнул, словно загнанный жеребец. — Слышала, Кэт? Ex ore infantium… Из уст младенцев и грудных… [24] .
Екатерина не замедлила подхватить:
— И малое дитя будет водить их. Король нахмурился.
24
«Из уст младенцев и грудных детей Ты устроил хвалу» (Псал. 8, 3).
— Боюсь, Кэт, ему придется! Боюсь, придется!
Лицо его задрожало от великой скорби, глаза наполнились слезами.
— Кого я буду водить, сэр? — весело встрял Эдуард. — Кого мне придется водить? Он думал, это игра.
— Две своры гончих псов, — тяжело произнес король, — две стаи, где каждый повязан с другим и каждая свора охотней грызет другую, чем преследует лису.
Он повернулся и взглянул Эдуарду в лицо.
— Слышите меня, сэр? Эдуард побелел.
— Слышу, отец и повелитель.