Незапертая дверь
Шрифт:
– А есть когда дадут?
– живо поинтересовался Юра.
– Я же сказала - через двенадцать часов. Для тупых объясняю: завтра утром.
– Ну ни фига себе!
– расстроился он.
– Это ж сколько мне терпеть? В твоей книге нет ничего такого же простого, но чтобы сразу можно было кушать?
– На, - Настя сунула ему толстый том, - сам ищи, не отвлекай меня, а то все сгорит.
В течение десяти минут на кухне царило молчание, Настя помешивала овощи на сковородах, Коротков сосредоточенно шелестел страницами.
– Аська, у тебя рис есть?
– спросил он наконец.
–
– А яйца?
– Три штуки или четыре.
– А чеснок?
– Вот этого не знаю, надо посмотреть. Кажется, был, но я не уверена.
– Масло сливочное точно есть, я его видел. Слушай, я нашел обалденное по простоте и калорийности блюдо. Называется "яйца по-неаполитански".
– Тоже мне, первооткрыватель!
– фыркнула Настя.
– Я это блюдо сто лет назад открыла. Его можно приготовить даже при моем феерическом кулинарном кретинизме.
– А чего же не готовишь? Ведь просто же. И вкусно, наверное.
– Действительно, вкусно. Иногда готовлю, когда надо к Чистякову подлизаться. Один раз в год.
– Почему так редко?
– А оно непрактичное. Чтобы это блюдо красиво выглядело, его надо делать в большой сковороде, то есть должно быть много риса и как минимум пять яиц. Мы вдвоем с Лещкой можем съесть дай бог если одну треть, рис же очень сытный, крутые яйца тоже. Остальное остывает, теряет вкус, и приходится либо мучительно впихивать в себя рис с яйцами два дня подряд, либо выбрасывать.
– А я бы съел, - глядя в пространство, заявил Коротков.
– Вы с профессором вообще малоежки, а я - нормальный здоровый русский мужик. Мне сколько ни дай все мало.
– Да ради бога, я приготовлю, - отозвалась Настя, не поворачиваясь.
– Все равно надо же тебя чем-то на ужин кормить.
Через полчаса ценой невероятных усилий ей удалось пожарить рыбу, смешать все ингредиенты и сунуть то, что получилось, тушиться в духовку. Настала очередь яиц по-неаполитански. Настя поставила варить рис и яйца и присела за стол напротив Короткова.
– Ты спрашивал насчет Ганелина.
– Ну да, - кивнул Юра.
– А ты сказала, что можешь объяснить, почему он вместо того, чтобы...
– Юрик, ты не понял. Я сказала, что могу объяснить, почему абстрактный мужчина в принципе может так поступить. Абстрактный мужчина, понимаешь? Но не Ганелин, которого я совсем не знаю, а потому не могу судить о его мыслях и поступках. Я его видела всего один раз и разговаривала с ним совсем недолго. Может быть, он подпадает под схему, а может быть, и нет.
Коротков поморщился.
– Ладно, не умничай. Давай объясняй, коль обещала.
– Ну, хорошо... Для начала ответь мне на вопрос: ты сказал Людмиле, что ушел от жены?
– А это к чему?
– вытаращил глаза Юра.
– Какая связь?
– Сначала ответь, потом я тебе про связь расскажу. Так сказал или нет?
– Нет.
– Почему?
– Да как-то... Я с ней и не разговаривал всю эту неделю: cлучая не было.
– Почему, Юра? Как могло получиться, что ты целую неделю не звонил женщине, с которой у тебя роман вот уже десять лет?
– Девять, - хмуро поправил ее Коротков.
– Чего ты цепляешься, Аська? Ты же прекрасно знаешь насчет нас с Людмилой, я тебе как другу...
– Знаю. Знаю, что
– Ну.
– А что мешало тебе уйти, когда роман был в разгаре? Ее дети старше твоего сына, они давно выросли, и Людмила спокойно могла бы развестись и быть с тобой.
– Аська, прекрати! Мы с тобой тысячу раз об этом говорили!
– Коротков начал злиться, и это не укрылось от Насти.
– Не мог я ни с того ни с сего взять и бросить Ляльку, сказать ей, мол, все, дорогая, больше я не могу этого терпеть...
– Все правильно, Юрик. Не надо мне напоминать, я помню наши с тобой бесконечные беседы на эту тему. Попробуй посмотреть на ситуацию чуть-чуть со стороны. Твоя жена Ляля - женщина со сложным характером, взрывная, капризная, истеричная, требовательная, не считающаяся с окружающими, с их мнением, желаниями и интересами. Она на тебя постоянно орала, обзывала тебя никчемным неудачником, ревновала тебя к работе, закатывала сцены. А ты молчал и терпел. Почему - вопрос третьестепенный, но факт остается фактом: ты терпел. И Ляля к этому привыкла. То есть ты своим молчанием и терпением создал у нее определенное мнение о себе, какой-то определенный образ. И сказать:
"Все, хватит, я больше не хочу этого терпеть, я ухожу" - означает заявить: "Я вовсе не такой, каким ты меня себе рисуешь. Я другой. Я тебя обманывал. Мне не нравится, что ты орешь на меня, что ты не уважаешь мою профессию и меня как личность. Я только прикидывался, что меня это устраивает". То есть уйти в данной ситуации означает объявить себя обманщиком и притворщиком. Ты понимаешь, о чем я говорю?
– Ну, - буркнул Коротков.
– Но я же ушел все-таки.
– Ушел, - согласилась Настя.
– Когда нашел в себе силы объявить себя лгуном. Мы не обсуждаем вопрос о том, хорошо это или плохо. Просто наступил момент, когда тебе стало абсолютно все равно, что Лялька будет о тебе думать. Если бы ты стремился сохранить ее уважение и доброе к себе отношение, ты бы не ушел. Ты бы не осмелился признаться, что столько лет врал и притворялся. Теперь вернемся к Ганелину и его жене. Ты знаешь их историю?
– А что, там что-то интересное?
– оживился Коротков, понимая, что нелицеприятное обсуждение его личной жизни закончено.
– Ганелин добивался руки Вороновой больше десяти лет. Она была в браке, у нее росли сыновья, Воронова любила своего мужа и с самого начала дала понять Ганелину, что ему ничего не светит. Он принял это как данность, ни на что не претендовал, кроме дружбы, но делал все, чтобы стать полезным, нужным, незаменимым. Он был прекрасным практикующим хирургом, но при первой же возможности, еще на самой заре перестройки, бросил медицину, ушел в бизнес, создал свое дело, крепко поставил его на ноги. И все это только ради того, чтобы иметь возможность финансировать проекты Вороновой. Свой первый фильм, который сделал ее знаменитой, она сняла целиком на деньги Ганелина, хотя была еще замужем и ни в какие интимные отношение с Андреем Константиновичем не вступала.