Незаживающая рана
Шрифт:
Старуха бродит по дому, не зная, что делать, за что взяться, а мысли ее – на той дороге, и сердце все больше охватывает нетерпение. Она уже верит, что сын сейчас вернется, и все время то подбегает к окну, то выходит во двор и до боли в глазах всматривается в серую даль.
Рассвело. Фекла уже не могла сдержать себя и, выйдя на улицу, начала всматриваться в дорогу. Сначала там было пусто, потом появилась повозка, на которой ехали двое мужчин и женщина. Старуха все вглядывалась в них – пристально и долго, захлебываясь от нетерпения, а они, беззаботно беседуя
Потом опять на дороге долго никого не было, пока вдали не показалась какая-то одинокая фигура. Она появилась, помаячила на горизонте и исчезла. У Феклы внутри что-то точно оборвалось, тупо ударило в голову предположение: «Он!» Она присмотрелась еще и уже не могла сдержаться. Бросив сени открытыми, в тапках на босу ногу старуха быстро пошла по дороге.
Сначала она обходила грязь, поглядывая то под ноги, то на холм, потом прибавила шагу и уже не разбирала дороги. В низине, когда холм исчез из виду, ее охватила тревога. Показалось Фекле, что она запаздывает, что он упал там и лежит искалеченный, и мать, тяжело дыша, бросилась бегом.
Сердце ее чуть не разрывалось от горя и напряжения, пока она вышла из лощины. Вот-вот, казалось, она увидит его, как в том сне, на дороге, изможденного, искалеченного. Она, захлебываясь от усталости и волнения, взобралась на холм, но дорога оказалась пуста. Это было первое разочарование, но оно не поколебало веры женщины. А может, он за полеском или в Лужке, думалось ей, и старуха, не останавливаясь, бежала дальше.
Над широким простором, пашней и голыми перелесками незаметно начался печальный осенний день, было ветрено и холодно. Низкое небо заволокло тяжелыми тучами – они сплошным нескончаемым стадом плыли с запада, неся первый зазимок.
Фекла не остановилась ни на холме, ни у полеска, она уже не могла сбавить ходу – все в ней рвалась вперед, туда, откуда она ждала сына. Все время казалось старой, что вот-вот она взойдет на горку или минует полесок и увидит его, и Фекла все прибавляла шагу.
Но он не показался ни из-за горки, ни из-за полеска, а старуха начала слабеть. Один раз она прижалась к телефонному столбу и, словно впервые задумавшись о тщетности надежды, взглянула назад, вперед. Как хорошо, подумала старуха, что отец похоронен дома, на деревенском кладбище, что у него ухоженная могилка, а где сын? «Где он похоронен?» – истошно кричала ее душа. Неужели действительно все кончено, и никогда ей не дождаться его и придется податься на чужбину к зятю?…
Но почему похоронен? Не может быть, чтобы сын умер, он должен жить, он идет этой дорогой, надо спешить ему навстречу. И она брела по грязи в неведомую даль.
К полудню уже прошла знакомые места, известные деревни. Дорога все вилась среди осенних пейзажей, все с жадностью оглядывала мать, но его нигде не было. Она все шла, но уже выдохлась и часто отдыхала на меже, у столба, на камнях. Остановиться она не смогла, не могла и вернуться: ей казалось, что жизнь ее сына – в той дороге.
По пути ей встретился трактор, он тащил огромную красную молотилку, а на ней и на тракторе сидело несколько
Под вечер она уже едва брела, останавливалась, задыхалась от усталости. Старческий взгляд, что так вдохновенно вел ее вдаль, погас понемногу, как погасла и ее нестерпимая надежда встретить сына.
И все же она с бьющимся сердцем вглядывалась в дорогу из-за каждой поворота.
Наконец вера женщины начала угасать. Все чаще приходила мысль, что тщетны ее надежды, бесполезны заботы. Не придет он ни сегодня и никогда, так как нет его уже на белом свете. Все был обман, пустые надежды, и она жаждала узнать, где похоронен ее сын. Это был другой вопрос, но он захватил мать с такой же неимоверной силой, как и тот, что касался его жизни.
В небе все густели багровые тучи, они не плыли сейчас, а собирались, стояли над полями, словно задумав недоброе. Расплывался синеватый сумрак, небо нахмурилось в предвкушении непогоды. Наверное, настал вечер или, может, от туч потемнело до сроку. В холодном воздухе закружились редкие снежинки.
Фекла куда-то шла, уже и сама не зная, куда и зачем. Все больше обуревали ее отчаяние и горе, она знала точно, что счастье не встретит ее на этой дороге. Но не могла она и вернуться назад – не было уже сил у нее на то возвращение.
Дорога привела старуху в какой-то лесок. По обе стороны пути тесно стояли елки, шумел, гудел ветер в их верхушках. На земле шелестели сметённые в колеи листья, блестели лужи рудой мутной воды. Фекла шла по дороге, опираясь на палку, едва переступая больными натруженными ногами. Однако лес вскоре кончился, дорога побежала вниз к одинокому пустому лугу, и Фекла, спохватившись, вдруг остановилась.
На холме, в стороне от дороги, на опушке как-то необычайно ярко и чисто в этот холодный осенний вечер белел каменный обелиск со звездой наверху – обычный военный памятник тем, кто не дошел до Берлина. Шатаясь от горьких предчувствий, что захлестнули душу, Фекла сошла с дороги и, тревожа нетронутый слой опавших листьев, направилась к обелиску.
Он был ухоженный, подправленный и недавно побеленный, это скорбный памятник войны.
Небольшая могилка с увядшей травой и незамысловатыми венками тщательно вычищена; штакетины ограды выкрашены зеленой краской – как и положено военным. На одной стороне обелиска чернела вмонтированная в него дощечка с не очень умело написанными, но четкими буквами – списком похороненных бойцов. В отчаянии повиснув грудью на ограде, старуха впилась взглядом в эти горькие строки.
Нет, его здесь не было. «Лейтенант Аверьянов, гвардии старшина Кузнецов, рядовые Бондарев, Пилипенко, Черных и другие». Но кто же эти другие, почему не написаны их имена?