Нежеланное путешествие в Сибирь
Шрифт:
Теперь мне оставалось получить в колхозе деньги: зарплату за июль и четвертую часть всего заработка за полгода, которую у меня удерживали на зерно. Зерно мне не было нужно, я хотел получить деньги, но прекрасно понимал, что без справки об освобождении колхоз со мной рассчитываться не будет. Пожалуй, на дорогу мне хватило бы тех денег, что у меня были с собой, но ведь мне как-то надо было жить первое время в Москве. Тогда я выбрал такой план действий.
— У себя ли председатель? — спросил я, войдя в контору колхоза.
— Его нет, будет только через полмесяца, он уехал отдыхать, — сообщил неожиданную для меня новость бухгалтер, старик прижимистого вида.
— Я нахожусь здесь в ссылке и работаю в вашем колхозе, —
— Давайте вашу справку об освобождении и ведомость, какие продукты вы брали за этот месяц в кладовой.
— У меня нет ни того, ни другого, — сказал я, и бухгалтер развел руками.
— Как же мы будем вас рассчитывать?
— Я только что из милиции, — сказал я, — сегодня там все на воскреснике, поэтому я и не смог получить справку, мне дадут ее завтра, но я тут же уеду в Москву, не возвращаясь в колхоз, потому что я вызван срочной телеграммой. Не можем ли мы сделать так: формально меня не рассчитывая, вы дадите мне пока аванс в счет заработанных мной денег, а оставшуюся сумму вышлите потом мне в Москву, когда получите из милиции подтверждение о моем освобождении.
Бухгалтер долго колебался, сказал, что это должен решить заместитель председателя, того тоже не было, я долго сидел и напрасно ждал его; наконец бухгалтер решился и сказал, что может дать мне не более пятидесяти рублей, поскольку не знает, много ли я взял в кладовой за июль. Таким образом, колхоз оставался мне должен примерно восемьдесят рублей: я в кладовой вообще ничего не брал.
Вечером я вернулся в Гурьевку. Мне предстояло еще одно дело: пристроить куда-то своего кота. Я отнес его к Пашке Кабанову, который был человеком неплохим и добрым, и заодно договорился с Пашкой, что завтра утром, когда он повезет в Кривошеино сливки, он возьмет меня с собой. Я зашел проститься на дойку, попрощался со многими колхозниками и сдал кладовщице колхозные вещи. С собой я брал только пишущую машинку и чемодан, а другие свои вещи раздарил. Я остриг бородку и тщательно побрился, чтоб не обращать на себя внимание в дороге.
Рано утром мы отправились в путь на сварливой кобыле Одноклубой и молоденьком мерине Буром, на котором я начинал свою короткую карьеру пастуха. Медленно катилась наша телега по заброшенной грязной дороге, мимо начинавших уже желтеть берез. Мы ехали через Долорез, мертвую сибирскую деревню, где только кое-где торчали сгнившие остовы изб да стояло два-три полуразвалившихся дома. Когда еще смогу я здесь побывать?
На пристани меня ждала неприятная неожиданность: все катера и пароходы были перегружены и шли, не останавливаясь в Кривошеине. Я потащился на другой конец села, к автобусной станции, каждую минуту рискуя попасться со своими чемоданами на глаза кому-нибудь из милиции. На автобусе пришлось ехать с двумя пересадками, и в Томск я приехал около восьми вечера. На поезд «Томск-Москва» билетов не было, мне сказали, что сейчас самое горячее время, билеты покупают за неделю вперед. Я решил хоть как-то добраться до Тайги, а там поезда ходят часто, но и до Тайги ближайший поезд шел чуть ли не через сутки. В одиннадцать вечера подошел поезд «Томск-Москва», к нему сразу же ринулась толпа пассажиров.
— До Тайги доедем как-нибудь? — обратился я к пожилой проводнице общего вагона, когда почти все уже сели и до отправки поезда оставалось несколько минут. Та только замахала руками: все время, мол, ходят ревизоры. Но я настаивал и обещал хорошо заплатить, так что она в конце концов уступила. Но через час в вагоне действительно появились контролеры.
— Билета нет? Придется сойти, — сказал мне усатый дядя сурового вида. Но, видно, ему что-то шепнула проводница, потому что меня не тронули, хотя на маленькой станции между Томском и Тайгой, где поезд останавливается
В Тайге я первым делом сдал багаж и пошел брать билет. Едва я подошел к кассе, как кто-то тронул меня за плечо.
— А ну-ка пройдем, — сказал милицейский старшина, указывая мне на дверь в служебное помещение. — Куда вы едете? Где ваш багаж? Документы у вас есть?
Я подумал, что кривошеинский комендант, узнав о моем отъезде, предупредил железнодорожную милицию, чтоб меня задержали в дороге.
— Я еду в Москву, а мой багаж в камере хранения, — сказал я и протянул ему паспорт. Там вместо штампа о прописке была пометка: «Гор. Москва. 5-е отделение милиции. ВЫПИСАН за пределы города в распоряжение УООП гор. Томска 29 мая 1965 г.» Я объяснил, что нахожусь в ссылке в Кривошеинском районе, но теперь Верховный Суд РСФСР отменил мне приговор и я еду в Москву.
— Постановление суда у вас? — спросил старшина.
— Нет, оно в отделе милиции в Кривошеине.
— А справка об освобождении?
— Я не успел ее взять, — ответил я, — я срочно выехал по телеграмме адвоката.
— Ну, так покажите телеграмму.
— Она в чемодане в камере хранения, — сказал я, — можно взять ее оттуда.
Старшина колебался. Я понял, что кривошеинская милиция пока еще ничего обо мне не сообщала, просто ему показался подозрителен мой потрепанный вид и отсутствие багажа. Отсутствие справки об освобождении тоже его насторожило, зато большое впечатление произвело упоминание Верховного Суда.
— Что ж ты думаешь, такого, как ты, теперь в Москве пропишут? спросил он, продолжая рассматривать мой паспорт.
— Конечно, пропишут, — сказал я — раз Верховный Суд отменил мне приговор как необоснованный.
— Ну что ж, поезжай, — решился старшина. Всего минут через десять уже должен был проходить скорый «Красноярск-Москва». Я купил билет, взял багаж, и пока ждал поезда, старшина еще несколько раз прошелся мимо меня. Видно было, что он очень колеблется. К счастью, подошел скорый поезд «Енисей», следующий из Красноярска на Москву, и я быстро прошел в свой вагон. Я подумал, что железнодорожная милиция позвонит теперь в Кривошеино проверить, отпущен ли я, там ответят, что разрешения на выезд мне не давали и я попросту бежал, и меня задержат уже где-нибудь в дороге или по прибытии в Москву. Трое суток пути провел я в этом нервном ожидании, мало ощущая поэтому радость, что возвращаюсь домой, да и дома у меня в Москве не было. Все это наяву напоминало мне мои сибирские сны.
Однако никто меня не задержал, и 29 июля, в семь часов утра, я оказался на Комсомольской площади в Москве. Сразу же я поехал к Гинзбургу. Гинзбург рассказал, что, несмотря на мое неверие в успех дела, адвокат подал жалобу в прокуратуру РСФСР. Прокуратура жалобу приняла и опротестовала решение Народного суда в Московском городском суде. Московский городской суд протест отклонил и приговор Народного суда оставил в силе. Адвокат вновь подал жалобу в прокуратуру, и прокуратура опротестовала решения районного и городского суда в Верховном Суде РСФСР. 20 июня Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РСФСР отменила постановление Народного суда о моей высылке и постановление Московского городского суда и передала дело в прокуратуру Фрунзенского района на доследование. Определение Верховного Суда я потом видел, отмена приговора мотивировалась там так: во-первых, как следовало из моей трудовой книжки, показаний свидетелей и моих показаний, большую часть жизни я от общественно-полезного труда не уклонялся и потому «тунеядцем» считаться не могу; во-вторых, данные судебно-медицинской экспертизы не позволяют заключить, пригоден ли я вообще к физическому труду; в-третьих, Народным судом не установлено, в чем именно заключался мой «неправильный образ жизни» и что делали приходившие ко мне иностранцы; о больном отце не было сказано ни слова.