Нежная
Шрифт:
Отличный план. Просто божественный, неужели я это сама придумала? Быть не может. Я ещё даже витамины пить не начала, а уже так поумнела. Мистика. Надо Великому рассказать. И Ленам. Всем Ленам, создам чат Лен и всем расскажу. И бабушке.
Хотя, нет, бабушке – только по итогу, она любит завершённые проекты, а не большие планы. Говорит, кто все силы потратил на то, чтобы рассказать всем, куда он пойдёт, тот уже никуда не пойдёт, он устал. Не буду торопить события, сначала сделаю, потом похвастаюсь по факту. Решено."
У меня так чесались руки начать уже делать презентацию, что я стала делать её в телефоне, сидя в троллейбусе. Было ощущение, что я отрастила собственные крылья и собственную ауру восходящего потока.
Дома я вымыла руки, доделала презентацию, выпила чай с печеньем, ещё раз десять вымыла руки и всё-таки набрала маму.
Все мои надежды вставить слово рассыпались в прах – похоже, крепкое здоровье я унаследовала от неё, ей вообще не надо было вдыхать. Я даже гуглила и время засекала, чтобы
Она отругала меня за мой переезд, за отказ идти на новую работу (я так и не поняла, откуда она узнала), за выход в отпуск без согласования дат с семьёй (съездили бы на море вместе), за потерянный телефон (вообще загадка). Потом проехалась по моему брошенному образованию ещё разок, напомнила о том, что деньги на мой институт до сих пор откладывает, а я, неблагодарная, совершенно не поступаю. Потом рассказала про свою перестановку в Антошиной комнате, которую наконец-то освободили от ненужных (моих и Карининых) вещей, отругала папу, Карину и Карининого мужа. Я порадовалась, что о моём ВэВэ она не знает ничего, даже имени, и решила идти на абордаж и быстро сменить тему, пока она не осознала свою недоработку и не поспешила её исправить.
– Ма, у меня есть вопрос.
– Что?
– А почему мне нельзя кофе?
– Потому что ты видела его цену? Вы пьёте и пьёте, я покупать не успеваю! Ты как подсела на него, и понеслось, чашка за чашкой, одно ходишь пьёшь и пьёшь, это невозможно!
– И ты сказала мне, что я больна?
Я изо всех сил надеялась, что она шутит, она действительно рассмеялась и с диким самодовольством заявила:
– Ну так сработало же! Я тётю Нину попросила, она написала тебе ВСД, её всем пишут, это не проверишь, и прописала тебе цикорий, ты поначалу пила, потом перестала – такая красота. И Каринка пила, давилась. Зато одну банку купила – и на полгода.
– А. Понятно.
– Вот так вот мама умеет, да. Учись, пока я жива! Сейчас думаю, как Антошу от шоколада отучить, тоже только отвернёшься – уже жуёт. И врёт ещё, гад такой! Бабушка ему деньги даёт – он прячет, ты представляешь? Постоянно врёт, говорит: "Она не давала ничего", а у самого под матрасом в носке завёрнуты сто рублей и половина шоколадки, а половину уже сожрал, бессовестный. Ничего, как прыщи пойдут, сразу скажу, что от шоколада. Каринка вообще сладкое есть перестала, когда стала прыщавая, всё надеялась, что пройдёт. Потом тоже к врачу пошла, деньги девать некуда, бессовестная. Лучше бы родила, сразу бы всё прошло.
– У тебя прошло после родов?
– А мне не до того стало, там уже другие проблемы. От тебя когда уже ребёночка ждать? Смотри, уже вот-вот жареный петух клюнет, чтоб в двадцать два родить, надо уже сейчас беременеть. И вообще, решили вместе жить – женитесь. А то у меня одна профурсетка во грехе живёт, и вторая туда же, соседям в глаза смотреть стыдно. Всё спрашивают – где Аня, а мальчик есть у Ани, а когда внуки? А я стою глаза не знаю куда деть, вру, что не нашла ещё, бог не дал. А Ане только мозгов бог не дал, всё остальное при ней, был бы ещё ум нормально воспользоваться, было бы отлично. А то Владика упустила, мне до сих пор аж больно, такой парень был – папа начальник, такая семья, а ты всё профукала, дурья башка. Чего тебе не хватало? Такой парень... Сейчас женился на разведёнке, страшная, тощая, тфу, глянуть противно. А Владика мама мне говорит: "Анька была красивее, я теперь по Аньке страдаю, как на эту курицу гляну, так обидно". И мне обидно, всем обидно. А она хоть курица, а ум есть – залетела и вперёд, уже муж с квартирой имеется, скоро ребёночек на подходе. Как там дальше будет, это одному богу известно, но как ни крути, замуж сходила – долг свой выполнила, уже не стыдно перед людьми. А у меня как обычно, две дурынды. За что меня бог наказал... Молюсь, прошу у бога – не дай ей повышение, не дай зарплату большую, пусть её хоть уволят со скандалом, пусть хоть ногу сломает на своих каблуках, лишь бы ума прибавилось, глаза открылись, уже время подходит, вот-вот и она вообще родить не сможет, как она не понимает? Ну, нет у ребёнка ума, свой не вставишь.
– И за меня молишься?
– А как же, я за всех. Хоть бестолковые, а свои, надо помочь, чем могу.
– Понятно. Ладно, мне бежать надо.
– Давай. Звони, не забывай.
– Ага, – я мечтала повесить трубку, но ждала, пока мама сама повесит – она постоянно прощалась и продолжала говорить, и если я отключалась раньше, она перезванивала и злилась, так что я просто ждала. Она сказала громче, как будто пытаясь вложить в последние слова всё, что не успела выплеснуть в разговоре:
– И приедь забери одежду! Слышишь? Я тут купила тебе, у тёти Захры привоз был, ты знаешь, она меня в первой партии пускает покопаться, там такие люди ходят, никогда бы не поверила. На улице увидишь, думаешь – из бутика идёт, а она от тёти Захры. Качественные вещи, из Европы, очень красивые, была бы я молодая, сама бы носила. Юбочки, кофточки, платьишко такое в оборочках, рукавчик фонариком – такая красота, в таком любая жаба выглядит как куколка. А ты вечно ходишь как чучело гороховое, ни причёску не сделаешь, ни юбку не наденешь, чистый бомж. Откуда мужик возьмётся, если так ходить?
– У меня уже есть парень.
– Так сбежит, Анька! Сбежит, как рассмотрит тебя получше, вот попомнишь мои слова! Приползёшь к маме под юбку, будешь плакать. Ну ничего, бог даст, прокормим.
– Мне пора работать.
– Да иди, что с тобой делать? Отпуск ни отпуск, а всё работать. Как Каринка со своим художником, она на работу, а он рисует сидит да в носу ковыряет. А как ещё? Полюбила дебила – паши как кобыла. А он сверху сядет, ещё и погонять будет. А родишь – сбежит, сама будешь ребёнка поднимать. А как она ребёнка поднимет, если сама бестолковая? Тоже к маме приползёт, плакать будет: "Что мне делать, я ничего не умею, ничего не знаю, чего он плачет". А потому что маму надо было слушать, когда говорила мама – бери сестричку, бери братика, тренируйся, кто тебе ещё даст? Это в интернете вашем не прочитаешь, как ребёночка взять, как попу помыть когда обкакался, как повернуть чтоб отрыгнул, как еду ему пожевать, как соску дать, как поцеловать-приголубить. Никто не научит, только мама, а маме уже пятьдесят скоро, кто его знает, сколько я ещё проживу?
Мамин голос сорвался на истеричный фальцет, у меня внутри как будто судорогой резануло от этой ноты – всё, рубеж пройден, сейчас она будет плакать...
– А мама вся больная! Из мамы все соки высосали, уже зубов не осталось, всё детям отдала! Вот свалюсь, поймёте... Мама не железная... Маму бы кто хоть раз спросил – как ты себя чувствуешь, сядь отдохни, мы всё сделаем. Нет, все только прибегают и – дай, дай, дай! А мама даёт, мама всё отдаёт, мама кожу с себя снимет отдаст, лишь бы деткам. А детки ноги вытирают. И этот тоже... Что смотришь?! Моргает он. Поморгай мне тут, как дам! Чтоб успокоился. Представляешь, глазом начал моргать. Ни с того, ни с сего – что случилось, бог знает. Позвонила тёте Нине, она сказала – массаж надо делать, вытягивание, чтобы нерв защемлённый вытащить. Повела его на массаж, отдала девятьсот рублей! Девятьсот рублей, Аня, ты себе представляешь?! Это один сеанс, а надо десять! Я кончусь тут с этим ребёнком. Где их брать? Я их что, печатаю? Одежду купи, обувь купи, тетрадки-книжки купи, а он ещё и болеть вздумал! Куда мне это? Из больничных не вылезает, весь садик болеет, только вылечила – он сходил два дня и опять на неделю на больничный, только вылечила – опять два дня и на больничный, да что это такое? Говорю – не бегать, не кричать на улице, дыши носом! А кто меня слушает? Я видела, как они носятся – спина мокрая, куртка нараспашку, и понёсся. И воспитательница стоит в телефон смотрит, тварь, как дала бы по мордяке, чтоб знала. Хоть вообще не води в этот садик. Ничего, скоро уже всё, я жду не дождусь. Хоть домой приходить будет обедать, кушать домашнее, что мама приготовила. А то чем их там кормят, в этом садике? Может, потому и болеет... А я котлет сделала, с сыром, как Кариночка любила в детстве, говорила "каклеты", ой... Такая была девочка, как фарфоровая куколка, балерина, тоненькая, лёгонькая, так танцевала. Потом выросла сука. Сучья порода, это не изживёшь, это в крови. Точная моя сестричка, вылитая! Тоже вещи собрала и умотала в семнадцать лет, бросила мать одну. Как мы выживали, это страшно, крапиву ели. А сейчас разжирели все – то не хочу, это не буду. Что смотришь?! Поморгай мне ещё! Котлеты ешь иди! Ешь иди, я сказала, а ну ешь! Бессовестный. Куда..? Ты представляешь, смылся! Ща я ему дам... Аня, всё, я не могу телефон держать, давай. Всё, пока. Иди сюда! Антоша! Ты стоероша, бестолковый... Куда пошёл?! Я тебе что сказала?! Не моргай!!! Я сказала тебе, не моргай!!! Не моргай, сказала! Не моргай! – раздались несомненно узнаваемые звуки ударов, которые приводили меня в ужас всю жизнь, даже когда я слышала их через стену или потолок, в ответ раздался рёв, и мама тут же заквохтала наседкой: – Ну что ты... Моя сыночка, моя заинька, дай мама поцелует. Ну не плачь. В кого ты такой... Пойдём покушаем, мама вкусненько приготовила, каклетки, с сыром, вкусненько-вкусненько. Ням! И съел. Вот, улыбнись, не плачь. Ты же мужчина? Мужчины не плачут. Давай, пойдём. Каклеты нас ждут, с картофкой, вкусно.
Голоса отдалились, я решила, что мама бросила телефон на диван, а сама ушла в кухню – разговор окончен, всё. Я положила трубку, телефон показывал время разговора – три сорок восемь, почти четыре часа у меня было на то, чтобы прочитать ей презентацию, открытую на экране прямо передо мной, мне не хватило.
"Я попробую ещё раз. Завтра. Или послезавтра. Попозже. Она выслушает, однажды. У меня будет много попыток, какая-нибудь увенчается успехом."
У мамы был впечатляющий талант забывать, как вчера она меня поливала грязью, обвиняла во всех грехах и каялась, что не сделала аборт – я была не запланированной, и я знала об этом всю жизнь, вся семья об этом знала. На каждом семейном застолье мама рассказывала историю о том, как она пошла делать аборт, а в больнице её отговорила медсестра по имени Анна, и она в честь этой медсестры меня назвала. Дальше шла история о том, как ей было тяжело и чем пришлось пожертвовать ради меня, потом пьяные родственники от меня требовали маму целовать и благодарить за жизнь. Я благодарила. Она плакала и рассказывала, что я её кровиночка и она меня любит, и ни за что не променяла бы ни на диплом, ни на работу престижную, ни на здоровье и красивую фигуру. Я слушала, кивала, плакала за компанию, но не верила ни единому слову, потому что точно знала, что завтра я буду выслушивать другую версию, а что будет послезавтра – это вообще никто не предскажет, потому что мама каждый день просыпалась с рандомными настройками и чистой памятью. Что бы ни произошло вчера, оно оставалось во вчера, за ночь она об этом забывала, и утром её отношение ко мне зависело исключительно от её настроения в данный момент. И если ей вдруг хотелось наряжать меня и делать причёски, я становилась любимой доченькой, о которой ей мечталось много лет, и все мои попытки намекнуть на то, что вчерашний скандал никуда не делся, наталкивались на стену непонимания и удивления. В0 крайнем случае, мама включала режим "ну сказала, бывает, мало ли, что скажешь на нервах". Её выборочная амнезия защищала её от любых фактов, которые ей не нравились, вообще любых. В число того, что ей не нравилось, входили почему-то и предложения помощи по дому, она огрызалась и вырывала из рук любую работу, потому что мы бестолковые и криворукие, и всё испортим. А потом жаловалась, что никакой помощи в этом доме. А потом писала мне списки того, что надо вымыть, которые физически нереально выполнить. Потом ругала за то, что я вымыла либо мало, либо плохо.