НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 20
Шрифт:
– Хочешь кофе?
– спросила Галочка.
– Наверное, - сказал я.
Она посмотрела на меня.
– Ты ведь у меня, по-моему, первый раз? Я не показывала тебе своих зверей?
«По-моему». Да, конечно, где ей помнить меня в процессии поклонников, выцарапывающих на пластике лифта ее инициалы?
– Нет, не показывала.
Она достала из шкафа несколько зверюшек, сшитых из лоскутов.
– На, смотри, я сама их делаю. Сейчас я приготовлю кофе.
Я взял длинную, как многосерийный телефильм, синюю таксу. У нее были печальные глаза-бусинки, и она тоже молчала. Я погладил ее по ворсистой спинке. Бедная,
Вошла Галочка с двумя чашками кофе. На ней были божественной застиранности джинсы, которые нельзя натянуть, в них нужно родиться, и мужская шерстяная рубашка с закатанными рукавами. Я посмотрел на нее, и шлюзы в моем бедном кандидатском сердце разом распахнулись, и волна нежности прокатилась по мне, вымывая все лишнее, выжала из глаз слезинки, толкнула меня к Галочке.
Я обнял ее и уткнулся носом в ее плечо. Плечо слабо пахло ушедшим летом, солнечным теплом, сеном.
Объятия мои были не пылки, но судорожны. Я боялся, что опять потеряю ее. Мы долго сидели молча в неудобных позах, и такса смотрела на меня все так же печально.
Галочка вздохнула.
– Кофе остынет.
– Я люблю холодный кофе.
– Ты глупый.
– Я это знаю.
– Ты ничего не знаешь. И ничего не понимаешь.
– Она еще раз вздохнула, подумала, снова вздохнула.
– Ты останешься?
– Какой странный вопрос! Вон даже твоя такса смеется.
Это была ложь, такса не смеялась.
– Хорошо, милый, - сказала Галочка, - но я должна предупредить: я тебя все-таки не люблю…
«Так вот почему у таксы печальная мордочка», - подумал я.
Я взял чашечку с кофе. Кофе действительно остыл. Встать и молча уйти? Или встать, поклониться и сказать: «Благодарю вас, товарищ Круликовская?» Или написать в нашу стенгазету заметку под названием «Так поступают настоящие девушки»? Или сказать: «Какие пустяки, раздевайся»? Или ничего не сказать? Наверное, ничего, потому что душный, детский, забытый комок закупорил горло. Галочка, Галчонок, коричневые крапинки в зеленоватых прекрасных глазах.
– Я была у Яши, - сказала Галочка далеким, как эхо голосом.
– Никого в лаборатории не было. Была суббота…
«Когда я напивался у Плющиков», - по-следовательски отметил я про себя.
– … Мы разговаривали, и Яша спросил, люблю ли я тебя. Знаешь, милый, мы ведь всегда играем с собой в разные игры. С собой и с другими. Не знаю почему, но я не могу играть с Яшей. Это как исповедь. Я подумала: а действительно, люблю ли я его? Или мне хочется любить его? Девки наши институтские мне ведь уши прожужжали: да вы созданы друг для друга, да он такой молодой и талантливый, да он не пьет, да он не курит, не бабник… Я думала, наверное, минут десять, и Яша терпеливо молчал. Он стал очень чутким. У меня такое впечатление, что многие вещи он понимает уже лучше нас. Он ведь не суетится и не мечется, не рассчитывает и не шустрит. Ему ничего не надо, а правда, милый, наверное, быстрее открывается тем, кому ничего не надо. А мне все всегда надо было. Но не сейчас. Сейчас мне ничего не надо. Я думала, думала и вдруг так явственно, как будто кто-то навел все на фокус, увидела: это я не тебя люблю, не тебя. Толю Любовцева, а себя. Себя, идущей под руку с Толей Любовцевым.
– Галочка невесело улыбнулась и закусила верхнюю губу.
– Спасибо, Галчонок, - сказал я и тоже попытался улыбнуться. И не смог.
– Галчонок, - добавил зачем-то я. На этот раз слово было живым, трепещущим, улетающим. Может, я и произнес его, чтоб удержать хоть на секунду, но птица уже взмахнула крыльями и грустно летела от меня.
– Может, сделать тебе свежий кофе?
– спросила Галочка и вдруг заплакала.
«Конечно, - зло подумал я, - жалко расставаться с раутами и пресс-конференциями». Подумал, и мне стало стыдно. Я встал, поцеловал Галочку в лоб и ушел.
– Что-нибудь случилось?
– спросила мать, когда я пришел домой.
– У тебя такой вид…
– Да абсолютно ничего не случилось, если не считать таких пустяков, как пути развития человечества и то, что я сейчас расстался навсегда с любимой девушкой.
– Очень остроумно!
– саркастически воскликнула мать и затянулась своей неизменной сигаретой.
– Хватит вам всем меня мучить!
– гаркнул я и захлопнул с силой дверь моей комнатки. Тоненько звякнул стакан на письменном столе. И тут же звякнул параллельный телефон. Мать побежала звонить подругам, какой я истерик.
– Я должен тебя поблагодарить, - сказал я Яше, когда все ушли и мы остались одни.
– За что?
– За то, что ты спросил Галочку, любит ли она меня.
– Это помогло вам расстаться?
– Нет, что ни говори, а все-таки иногда можно отличить искусственный разум от обычного. Человек так не сказал бы.
– Не юли. Я спросил, расстались ли вы?
– Да, Яша. Если бы не ты, мы скорей всего поженились бы и прожили долгую жизнь.
– Без любви?
– Сколько угодно. Есть вообще такое направление, представители которого считают, что начинать совместную жизнь супругам следует, не любя друг друга. Им тогда нечего терять.
– Очень остроумно, - сказал Яша почти таким же голосом, что моя мать.
– Но вообще я нервничаю.
– Из-за чего?
– Как, неужели ты забыл? Завтра мне должны дать тело робота, и я обрету хотя бы ограниченную подвижность. Скажу тебе откровенно, мне изрядно надоело смотреть полтора года на одну и ту же стену.
О господи, как я мог забыть! И не успел я отругать себя за непростительную эгоистическую забывчивость, как дверь распахнулась и в комнату заглянула голова Германа Афанасьевича.
– Как, и вы здесь?
– спросила голова.
– А я не знал, что вы задержались так поздно.
– Колдовали все в мастерской, тележку для Яши доводили.
– И как?
– спросили мы с Яшей одновременно.
– Смотрите, - небрежно сказала голова и исчезла, а вместо нее в дверь въехала небольшая тележка с тумбообразным туловищем и двумя опущенными руками.
– И я смогу по собственному желанию передвигаться с места на место?
– спросил Яша.
– Еще как!
– с гордостью сказал Герман Афанасьевич.
– А что, может, попробуем сейчас?