НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 30
Шрифт:
Я вернусь через десять пет, когда истечет срок моего ограничения. Привезу книгу, в которой день за днем будет все описано, разложено, чтобы кто-нибудь потом нашел мою ошибку в воспитании и обвел ее черной линией. Я вернусь через десять лет, десять пет добровольного одиночества с редкой, раз в год, связью…
Но сколько выдержит он, Мурад, среди людей, которые изо всех сил будут вести себя так, будто ничего не произошло, и он совершенно такой же, как все?..
Если я все же напишу для персоналистов что-то вроде воспоминаний, то назову их так: «Прощай, сентябрь!..»
АЛЕКСАНДР СИЛЕЦКИЙ
И даже очень…
Честное слово, странный был этот венерянин.
Не помню уже, кто первый из нас заметил его, да это и не важно, поскольку в конечном счете все мы его увидали и сразу догадались — вот ведь, как все повернулось тогда в наших мозгах! — что проделал он свой дальний путь от Венеры к Земле только ради нас, прилетел именно к нам и ни к кому другому на свете.
Корабль опустился на зеленую клумбу посреди двора, и произошло это так быстро и бесшумно, что, когда мы, наконец, опомнились, из ракеты выходил уже тот самый венерянин,
Он остановился шагах в десяти от нас и посмотрел счастливо вокруг, и улыбнулся — небу, всему миру, но главным образом, конечно, нам.
— Добрый день! — сказал он. — Как живем, ребята? — и сам же весело ответил: — Прекрасно! Ведь нельзя плохо, а?
— Нельзя, — важно подтвердил Артем, а мне вдруг захотелось дернуть его за руку: «Помолчал бы уж, карапуз несчастный!..», но я не сделал ничего такого, постеснявшись незнакомого человека.
— Я с Венеры прилетел, — сообщил венерянин. — У нас там тоже весело и тоже весна стоит.
— У нас весна скоро кончится и лето наступит, — с сияющей рожей похвастал Артем, и тут уж я не выдержал и ткнул его в спину кулаком — легонько, конечно, а то ведь такой рев поднимет, хоть уши зажимай.
— Чем вы тут занимаетесь? — спросил венерянин.
— Гуляем, — ответил я.
А Гошка добавил:
— Играем.
— Во что же, интересно?
— А во что придется, — сказала Маринка. — И в салочки, и в прятки, и через веревочку прыгаем.
— Только ты и прыгаешь, — буркнул Артем, злясь на меня, — он был младше на три года и страшно поэтому переживал и все грозился стать когда-нибудь старше меня, и уж тогда, на правах старшего брата… — чего только ни изобретал мозг этого человечка, которому впервые в школу-то идти лишь этой осенью!.. — Мы в марсиан играем! — гордо солгал он: ведь ни в каких марсиан никто из нас отродясь не играл.
Но мне понравилось это вранье, и всем, наверное, тоже, потому что Валька со странной фамилией Дуло, эдакая тощая длинная девчонка, конопатая, с куцей, как намокшая веревка, косой, которую она украшала синим бантом не на конце, как все порядочные люди, а посередине, — так вот, эта Валька, привычно шмыгнув носом, заявила вдруг:
— Я была марсианкой, а они, — она ткнула пальцем в нашу с Артемом сторону, — устанавливали со мной контакт.
В другой раз я бы задохнулся от такой чудовищной лжи, но теперь промолчал и только согласно кивнул головой, и все тоже дружно закивали — не каждый день можно так красиво врать самому венерянину, вот ведь какое дело,
— В марсиан играете? — изумился тот. — Это здорово. А я как раз туда лечу. Какие же они, эти марсиане?
— Живые, — не моргнув глазом, выдал Моня, мой одноклассник, — И даже очень.
— Это ясно, что живые, — усмехнулся венерянин. — Я другое спрашиваю: какие они из себя?
— Ну, как бы это сказать, — начал Моня, — все на нас похожие и уж веселые — будь здоров! — Он окинул критическим взглядом Валентину Дуло и насмешливо добавил: — А она первобытной марсианкой была.
— Ну-ну, — сказал венерянин. — Спасибо за информацию. Мне она очень пригодится.
— А вы что, и вправду летите на Марс? — полюбопытствовал Гошка.
— Я же сказал! На Земле у меня только пересадочная станция.
— У-у, — пропела Маринка разочарованно, — а мы думали, вы специально к нам прилетели.
— Ясно, к вам! — улыбнулся венерянин. — Я ведь мог отправиться сразу на Марс, но вот решил навестить вас, поболтать немножко — знаете, скучно все время одному в ракете…
— А вы еще прилетите? — жалобно спросил Артем.
— Обязательно, Уж тогда и в салочки поиграем, и в прятки…
— И в марсиан? — ввернул я.
— Можно и в них. Но это после, когда я вернусь, когда все дела будут сделаны…
Он помолчал немного, а потом вдруг сказал:
— Но я не хочу, чтоб вы забывали обо мне — мало ли, что там случится в дороге! Может, я подарю вам на память игрушки?
— Игрушки? — недоверчиво переспросили мы хором.
— Да. То есть нет. Я хочу сказать вот что: дайте мне сюда ваши игрушки, какие у кого есть с собой, и я вдохну в них венерянскую жизнь. Вы будете глядеть на них и вспоминать нашу встречу, и, как знать, может, кто-нибудь из вас, когда вырастет, прилетит на нашу планету и поднимет над головой эту игрушку — я знак приветствия, и тогда все поймут, что прилетел друг.
Увы, у нас с Артемом во дворе была лишь одна игрушка на двоих — плюшевый медведь, который изображал пассажира на борту океанского лайнера, потому что никто из ребят пассажиром становиться не хотел — все желали быть только капитанами.
И мы отдали венерянину нашего мишку, и он вдохнул в него волшебную жизнь Венеры.
— Артем, Борис! Обедать, живо! — на балконе третьего этажа вдруг показалась наша мама.
И тотчас, словно ожидая этой команды, запрыгали солнечные зайчики от распахиваемых окон и дверей, и, как дружная канонада, понеслось со всех сторон:
— Обедать, обедать, обедать! Марш по домам!
— Вот видите, — сказал венерянин, — вас зовут. Значит, и мне пора. До свидания!
— Всего хорошего, — сказал я первым, и все подхватили хором: — Всего хорошего!
Он вошел в ракету и захлопнул за собой люк. Мы, помню, тогда ни капельки не удивились, когда громадная ракета совершенно бесшумно взлетела над двором, хотя, нет, легкое недоумение, конечно, появилось: ведь не такие уж несмышленыши мы были, отлично понимали, что любая ракета — это гром и пламя, но нам приятен был именно такой — бесшумный и плавный — старт, и мы поверили в его реальность, заставили себя в тот момент забыть о земных ракетных стартах, трескучих и жарких, и все стояли и смотрели ракете вслед до тех пор, пока она не пронзила небо, и небо сомкнулось за ней, чистое синее небо, и тогда мы перевели взгляд на клумбу — ни один цветочек не был на ней примят!