Ни шагу назад!
Шрифт:
Я сплёвываю на снег и достаю папиросу из самодельного портсигара. Рядом щёлкает зажигалка. Это Сергеев.
— Что скажешь, майор?
— А…
Машу я разочарованно рукой.
— Гробы. Броня вроде толстая, а пушечка — голую задницу не поцарапаешь. Урод, одно слово.
— Согласен. Слушай, давай хоть познакомимся. Меня Николаем зовут.
— Александр.
— Давно воюешь?
— Кадровый. С первого дня.
— Здорово. А я вот, недавно в строю. Точнее, в армии то давно, да в действующую вернулся недавно. В Сибири был.
— 58-я?
— Она самая. Хорошо, разобраться успели. Ложный донос. Но посидеть пришлось…
— И как там?
— Попадать туда не советую.
— Не собираюсь. А узнал хоть, кто кляузу накатал?
— Узнал… Мой бывший подчинённый. Сейчас в больших чинах…
Меня словно чёрт толкает под руку.
— Жуков?
— А ты откуда знаешь?!
— Встречался. Та ещё сволочь…
Мы понимающе переглядываемся…
«Черчилли» уже сгоняют с платформ. Они очень широки, но на удивление маневренны, и разгрузка проходит без происшествий. Вскоре, ближе к полуночи, танки уже стоят, выстроившись в колонну. Монтируем рации из «ЗИПов», подгоняем под себя сиденья. Можно трогаться. Меняюсь на прощание с Сергеевым адресами полевой почты, забираюсь внутрь своего танка через бортовой люк, величиной с хорошую дверь, и вот уже мы трогаемся. Почему залезаю через борт, а не через башню? Да потому, что сей агрегат сделан не по-русски: огромный корпус охвачен гусеницами, как у самых первых танков, и между ними прямо в корпусе устроена массивная дверь…Двигатель мягко урчит, танк идёт очень плавно и мягко, но ужасающе медленно. Даже наш тяжёлый неуклюжий «КВ» побьёт все рекорды скорости, если его сравнивать с этим крокодилом…
Утром добираемся до расположения бригады. Бутков уже весь изнервничался, дожидаясь нашего возвращения. Но, узнав причину — отходит. А чего злиться? Баклуши мы не били, времени ни секунды не потеряли. Другое дело, что ползают эти так называемые танки по снегу со скоростью двенадцать километров в час. Правда, на шоссейке могут целых двадцать выжать. Одно слово, сарай… В бешеном темпе дозаправляем горючее, грузим дополнительный боезапас. Нам срочно нужно выступать на помощь войскам, отбивающим атаки немцев, пытающихся прорваться к окружённому Паулюсу. Буквально на бегу перекусываем, и вот, около полудня колонна начинает движение. Медленно, но уверенно. Вскоре начинаются проблемы: дорога обледенела, и то один, то другой танк соскальзывают с неё и зарываются в сугробы. Гусеницы англичан почти плоские, без выступающих гребней, как у нас, и поэтому езда напоминает бег на коньках человека, впервые их одевших. Наш Олег матерится почём зря, такая езда выматывает все нервы. Но даже самому длинному пути когда-нибудь бывает конец, вот и мы прибываем в пункт назначения — Алексеево-Лозовское. Там наши орлы взяли в кольцо четыре дивизии противника. Три итальянские, и одну арийскую, то есть, немецкую. Вот эту группировку нам и предстоит давить…
В шесть утра небо словно взрывается: сотни огненных стрел залпов гвардейских миномётов разрывают сумрачную темноту, словно гигантская сеть. С воем несутся ракеты в сторону врага, вдогонку им сверкают трассеры снарядов ствольной артиллерии. Словно зачарованные мы смотрим на развернувшуюся картину артподготовки. Ещё никогда я не видел, чтобы столько стволов было развёрнуто на небольшом участке. Запад озаряется багровым заревом сплошного огня, представляю, что там творится. Массированный огонь продолжается почти час, что на мой взгляд, для такого количества врага даже слишком много, но впрочем, каждый снаряд — спасённая солдатская жизнь… В небо взмывает алая ракета, сигнал выступления. Вперёд! Полный газ! И сразу приятная неожиданность — по снегу «Черчилль» идёт! Причём с той же скоростью, что и по шоссе! Сарай продавливает снег до земли и спокойно двигается, имея под траками твёрдую опору. Так что на рубеж атаки мы приходим в условленное время. Зелёная ракета, и наши танки начинают атаковать. Мне всё непривычно. Раньше — полный газ, четвёртая передача, шквальный огонь из семидесятишестимиллиметровок. Манёвр. Резкие движения. Здесь — неторопливое шествование. Мы разгребаем снег, и по проторенной дороге следом за нами двигаются пехотинцы. Причём, не пригибаясь от вражеского огня, настолько высок и широк корпус… Путь до вражеских окопов под огнём всегда тем длиннее, чем ожесточённее бой. Вот и здесь по нам открывают шквальный огонь. Стреляет всё, что может: колотушки три и семь, 50-мм танковые, даже семьдесят пять из окурков старых модификаций «четвёрок» летят в нашу сторону. Я внутренне сжимаюсь от ожидания того удара, после которого слышны вопли искалеченных и горящих заживо, но… Все снаряды просто рикошетят от массивной, в двадцать сантиметров лобовой плиты. Может, а точнее — наверняка её возьмёт «ахт-ахт» метров с пятисот, но здесь этих пушек просто нет. Их самим немцам не хватает, и союзникам эти орудия достаются только в редчайшем случае. Очередной удар в башню, и ничего. Наши танки неторопливо надвигаются на жиденькую линию вражеских окопов, которые преодолевают, едва качнувшись на мягкой подвеске. Пехота за нашими спинами, практически не понёсшая потерь, врывается в траншею и начинается бойня… А мы, танкисты, двигаемся дальше. Прямо в город…
Вот
— Дяденька танкист, а вы надолго?
— Не понял тебя, девочка.
— Ну, к нам, в город? Немцы опять не вернутся?
— Нет, малышка. Уже не вернутся…
— Значит, нам можно кошку опять завести?
— Как это «опять»?
— Понимаете, дяденька танкист, когда к нам пришли вот эти…
Девчушка кивает в сторону бредущих по дороге итальянцев.
— То они нашу Мурку съели. И не только Мурку. У соседей — Ваську. У других соседей — Мурлыку. У тёти Маши Муська долго пряталась, но они её три дня назад всё равно поймали и съели. А я так кошечку хочу. С ней спать теплее…
Я не верю своим ушам — так эти любители макарон ещё и кошкоеды?! Дожились, союзнички фашистские! Невольно меня разбирает неудержимый смех. Вроде и бои тяжёлые, и потери имеются, но мне просто с м е ш н о и я валюсь на снег. Подбегают встревоженные ребята, а я не в силах остановиться, смех становится просто истерическим. Наконец Татьяна, отчаянно закусив губу, отвешивает мне со всего маха пощёчину. Резкая неожиданная боль заставляет меня успокоится, и я объясняю причину своего веселья. Взрыв смеха привлекает пехотинцев, те обступают нас, девчушка повторяет свой рассказ о кошах и итальянцах. Через несколько минут уже вся площадь покатывается со смеху, и как назло, в этот момент на ней появляются совсем экзотические личности — эти берсальеры одеты уже вообще в не пойми во что! На ногах огромные, плетёные из соломы эрзац-валенки, их смешные пилотки натянуты на уши так глубоко, что едва торчат один синие носы с замёрзшими на кончике сосульками. И у одного из них на поясе открыто висит ободранная кошачья тушка. В первый момент мы, не разобравшись, решили, что счастливчик подстрелил где-то зайца — но это оказывается кот… Смех бойцов становится просто оглушительным, пленные настороженно озираются на нас, а мы умираем со смеху…
Ночью подошли, наконец, и кухни. Приотстали у нас тылы, и сильно. Боевые сто грамм приводят нас в норму, и мы без сил валимся спать. Ночуем у этой девчушки. Её семья ютится в подвале, поскольку дом давно сожгли, и нам разложили на полу охапку трофейного сена. Ночь проходит спокойно. Утром мы щедро делимся продуктами с приютившими нас хозяевами, поскольку немцы и, особенно прибывшие до них румыны, обчистили всех подчистую, до последнего зёрнышка. Затем, приведя себя в порядок, принимаемся за обычную профилактику машин. Нелегко отскрести от замёрзшей крови громадный корпус, и мне в голову приходит светлая идея — поскольку пленные бредут через город нескончаемой чередой, то использовать их дармовую силу. Подхожу к начальнику очередной колонны и объясняю ситуацию. Легкораненый сержант соглашается, и мне отсчитывают десяток человек. Все худые, словно скелеты. Но это не итальянцы, а немцы. Тем лучше. Я хоть могу с ними объясниться, благо язык по-прежнему учу. Мне бойцы в Сталинграде настоящий немецко-русский разговорник достали, вот каждый вечер и зубрю потихоньку.
Заиндивевшие от холода фигуры шарахаются от меня в сторону. Похоже, что они решили, будто русский офицер собирается их расстрелять. Делать нечего, отвожу их метров на десять от нескончаемой колонны и ввожу в курс дела. Фрицы успокаиваются, и когда мы приходим в расположение, рьяно принимаются за работу. Уже к обеду танк сияет. Посмотрев на их труд, остальные экипажи тоже припахивают немцев к обслуживанию танков. Между тем наступает время обеда, и возле нас тормозит полевая кухня. Наш повар — пожилой еврей Рубинштейн, из бывших беженцев. Прибился к нам в Сталинграде, да так и остался. Воевать ему по возрасту тяжело, а поскольку на гражданке он был поваром в Одессе, то так и определили его на кухню. И надо сказать — не прогадали. Из обычного комбикорма варил вкуснейший кисель, все пили, да нахваливали. А сейчас вообще развернулся — наступаем, значит, трофеи. Вот и сегодня вместо обычной перловки что-то невероятно вкусное, душистое, из непривычного вида крупы с мелко нарезанным мясом. Наводчик из соседнего экипажа, узбек Сафаров с обалделым видом смотрит в свой котелок. Шутливо хлопаю его по плечу: