Шрифт:
Юрий Павлович Казаков
НИ СТУКУ, НИ ГРЮКУ
I
Старик, хозяин сарая, в первый же вечер пришел к нам заспанный, босой и забормотал, поддергивая спадавшие штаны:
– Поскольку, конешно, я разрешил... Только по летнему времю то есть... Оно ничего, живите, вам чего ж - развлечение! Только поскольку сушь, извините, это я насчет курева, значит, чтобы упаси бог...
А через минуту уже сидел с охотниками на пороге сарая, курил, вздыхал, сморкался и говорил, что пастухи каждый день видят волков, что в Заказном лесу спасу никакого нету от тетеревов и что в полях, за ригами, жуткое дело перепелов.
Охотников было двое. Младшему - Саше Старобельскому, студенту, почти еще мальчику, худому, застенчивому - все казалось счастливым гулом в тот первый вечер.
Вчера только выехал он из Москвы, всю дорогу не отрывался от окна, жадно глядел на входящих и выходящих на станциях. Ехал он на Смоленщину к приятелю, был напряжен и общителен от первой самостоятельности, от мысли о будущих охотах и о деревенской жизни.
Но в Вязьме в вагон сел Серега Вараксин из Мятлева, бросил на верхнюю полку свернутые пустые мешки, сильно и неприятно пахнувшие, положил на лавку арбуз, разрезал его с хрустом и стал есть, сёрбая, захлёбываясь, быстро по очереди оглядывая всех в вагоне.
Был он губаст и красноглаз, с набрякшими лиловыми руками, был в меру выпивши и весел - в Вязьме удачно продал он свинину. Сашу Старобельского он сразу стал звать студентом, а узнав, что тот едет на охоту, загорелся, стал рассказывать, какая пропасть дичи у них в Мятлеве.
– Студент!
– говорил Вараксин.
– Ты меня слушай, я дело говорю. Я электриком работаю. Совхоз наш - на всю область! Ты куда едешь-то?
– На Вазузку, - счастливо отвечал Саша.
– Э! Я там был. Я везде был, всю область знаю. Ты у меня спроси про охоту! Вазузка твоя ни хрена не стоит, верно тебе говорю! Хотишь поохотиться - валяй к нам в Мятлево. У меня лесничий друг, у нас кого хотишь хватает: перепелки есть, уток на озерах темно, гуси - верно тебе говорю!
И заговорил доверчивого Сашу до того, что тот даже сомлел как-то и ничего уже не чувствовал, кроме того, что счастлив необыкновенно и что жизнь прекрасна.
Дальше все происходило как бы само собой. В Мятлеве сошли ночью, сразу пошли полевой дорогой, и сразу же, едва ушел поезд, Саша почувствовал, как кончилась, ушла одна жизнь и наступила для него другая, резко отличная от прежней - глухая, таинственная.
Полыхали по горизонту зарницы, будто мигал и мигал им дух лесов и полей. Не было луны, но звезды были так ярки, так обильны, что все было ими освещено: тонкие прозрачные облака наверху и - внизу, на земле - кусты, поля с редкими, узкими межами, стога сена, еловые лески близ дороги.
Пахло на дороге землей, сухим подорожником. По сторонам все что-то похрустывало, цвиркало, попискивало. Подходили черные телефонные столбы, и тогда слышен был слабый, но внятный многоголосый звон, хотя и не было ветра совсем, и непонятно было, почему же звенят столбы.
Попадались бревенчатые, расшатанные, расщепленные тракторами мосты через противотанковые рвы, давно превратившиеся в заросшие кустами и камышом канавы. Кое-где в канавах черно, маслянисто поблескивала стоячая вода.
До деревни Сереги было, как он говорил, пятнадцать километров. И раньше, в поезде, расстояние это Саше представлялось пустяковым. Но вот они все шли и шли, и по-прежнему тянулись по сторонам поля и лески, попадались братские могилы с немо чернеющими обелисками, а дорога по-прежнему уходила во тьму. И уж Саша устал, уж ему казалось, что они давно прошли не только пятнадцать километров, но и все тридцать, и что дороге этой, и ночи, и таинственным звукам, и легкому страху, который он начал испытывать, не будет конца.
– Стой!
– сказал вдруг шепотом Серега и, затаив дыхание, прислушался. Ну-ка, студент, вынь ружье!
– Зачем?
– тонко спросил Саша, вынимая ружье.
Серега промолчал, а Саша стал торопливо распаковывать рюкзак, доставать глянцевитые картонные патроны с блестящими медными донышками.
– Затем, что пришить могут! Деньги у меня, пятьсот рублей. Понял?
– грубо, с удовольствием от мысли, что пугает студента, и сам еще больше пугаясь, сказал Серега.
– Пошли ходчее!
Часто оглядываясь, они потом почти бежали дорогой, переходя иногда на сокращающие путь тропки. Саша задыхался, с тяжелым рюкзаком и ружьем, а Серега все нажимал, часто, твердо стукая сапогами по убитой земле.
Наконец попалась возле риги на дороге большая куча светлой соломы, оставленной комбайном. Солому не стали обходить, полезли прямо по ней. Она пружинила и трещала под ногами.
Тотчас стала видна река, а за рекой совхоз, далеко и неясно белеющий своими постройками. Они перешли реку по плавням, пришли к Вараксину и, не ужиная, легли спать. А утром, по холодку, поехали в далекую деревню Кунино.
II
Первым просыпался Саша, вылезал из-под тулупа и будил Серегу. Солнце поднималось медленно, было ярко-бело, но холодно. Охотники шли гуськом по заливному лугу, оставляя за собой сочно-зеленый след. И чем ближе подходили к мелочам, которыми начинался Заказной лес, тем быстрее шагал Саша, бледнел, сутулился и задолго до мелочей не выдерживал, снимал ружье и взводил курки.
А Серега при каждом шаге подрагивал мясистыми щеками, щурился, зевал, поглядывал на чистое, иссиня-бирюзовое небо и оступался на кочках.
– Студент!
– начинал он с хрипотцой.
– А ведь мы с тобой папуасы!
– Почему это?
– не сразу откликался Саша.
– А как же!
– Серега оживлялся и догонял Сашу.
– Сапоги бьем попусту. Нам бы с тобой сейчас по бабе какой-нибудь, по мордатой! А? Студент!
– Отстань!
– Саша краснел и прибавлял шагу.
– Эх! А какие бабы бывают!
– Серега покашливал и раздувал ноздри. Схватишь ее...
– Тише ты!
– страдальчески шептал Саша, пригибаясь.