Ничего личного. Дилогия
Шрифт:
— Послушай, — начал ковыряться во рту Рашпик. — Ты не обижайся, Кобба, но тут и вправду все украли. Ничего не осталось. Ну почти ничего. Только мне кажется, что украденного у светлых нет. Это еще кто-то сделал. Мало ли!
— Ты ничего не понимаешь, — гордо выпрямился отшельник. — Только неумелые гордецы тащат в чужой мир технику и оборудование. Между тем для путешествия на Разгон достаточно было отражателя! А все оборудование отлично себя чувствовало и в Киссате. Вот и ответь: кто занимался исследованиями, а кто собирался покорить четырехмирие?
Пустой подошел к Ленте, наблюдавшей за Коббой, посмотрел на пулемет, стоявший у ящика, похлопал по плечу Филю:
— И в самом деле, парень. Присматривай за Коббой. Что-то он мне в последнее время не нравится. Хотя что он тут может сделать? Яни-Ра, — Пустой обернулся к светлой, — ты говоришь, что путешествия на Жагат стали более невозможны?
— Да, — кивнула светлая, по лицу которой и в самом деле разлилась бледность. — И с каждым годом эта невозможность только упрочивается. Но твой отец не знал этих ограничений. Думаю, что не знал.
Пустой помолчал, отвел взгляд и коротко бросил:
— Я — не он.
Добавил после томительной паузы:
— А что с Киссатом?
— Теоретически проникновения еще возможны, хотя и их возможности сокращаются и уже теперь требуют для заброса огромной энергии. Нет никакого смысла платить такую цену. Куда можно кататься на лошадке, которая кушает золотое сено? Да и этот их отражатель… не работает. Хотя наших блокираторов, я вижу, уже нет. Но и без них никто не сможет это запустить.
— Все, что однажды работало, может заработать вновь, — задумался Пустой, — Интересно, что тут мог делать тот человек, которого я видел?
47
Десятую пленку Коркин разглядел только тогда, когда до нее оставался один шаг. Вот только что впереди лежали развалины, торчала арматура, развевались на ветру обрывки мягкого пластика — и все пропало. Перед глазами все поплыло.
Коркин сделал шаг назад, посмотрел на Пустого. Маленький отряд, включая светлых, замер у границы четкости и тумана, как и скорняк.
— Она непрозрачная, — пробормотал Коркин.
— Я сказала, что она невидимая, — поправила скорняка Яни-Ра.
— Но я ее вижу, — не понял скорняк, — Вот, — он сделал шаг вперед, — вижу, вот, — вновь шагнул назад, — не вижу. Что это за пленка?
— Это твоя пленка, Коркин, — ответил Рени-Ка и наклонился, оперся руками о твердое, — Видишь? Я не могу пройти. Посмотри на свои ноги.
Коркин скосил взгляд. Сапоги, порты до колен тоже обратились в туманное месиво, которое стекало на камень и соединялось с пленкой.
— Пленка пропускает по одному. И становится прочнее с каждым годом. Мутнеет, словно сопротивляется чему-то. Когда я был последний раз, то, шагнув вперед, видел Бирту, а теперь только туман. Тебя она выбрала первым. Пока ты не пройдешь, не пройдет никто.
— Моя бабка, — Коркин покосился на спутников, — всегда говорила: если нельзя что-то объяснить простыми словами, это самое что-то — или полная чушь, или выдумка. И почему вы все смотрите на меня? Ярка, иди сюда.
— Нет, — поймала недотрогу за руку Яни-Ра. — Ее не пропустит. Не мучь девчонку, снаружи никто не останется. Но очередности никто не знает. Ты — первый.
— Мы все сошли с ума, — смахнул со лба пот Коркин. — Вы считаете, что она думает? Она думает как человек? Она выбирает? Что меня ждет там?
— Каждого ждет что-то свое, — ответила Яни-Ра, — Меня, к примеру, окатила звериная ненависть.
— Ну это я переживу, — пробормотал Коркин, не сводя глаз с Ярки. — Пусть ненавидит — лишь бы не прикусывала.
— Не трусь, Яр, — сказали губы недотроги, и Коркин шагнул.
Над ним смеялись. Он не слышал хохота, не слышал никаких звуков, но чувствовал смех. И это не был смех человека — это был просто смех. Издевательский, презрительный, уничтожающий хохот. В памяти сразу всплыло давнее: «Хорошо стоишь. Прощу. Уши и нос резать не буду. Освежевывать не буду. Просто убью».
Он вывалился из пленки, словно получил пинок пониже спины. И сразу потянулся рукавом к лицу, чтобы вытереть плевки, которые должны были стекать со лба, с глаз, со щек. Но лицо оказалось сухим.
Перед ним высилась Бирту. Не крепость — обычное здание, разве только окна в его стенах были узки, да и само здание торчало тяжелым серым бруском. Местами его окружал забор, но большая часть ограждения была уничтожена.
Коркин оглянулся. Весь отряд стоял вдоль невидимой ЛИЦЦР. Скорняк помахал руками, но его никто не заметил. Следующим через пленку стал протискиваться Рук. Он прижал уши, вытянул шею, на мгновение обратился в мутное пятно и вывалился через секунду под ноги Коркину, как будто вылез из тесной норы.
— Я здесь, приятель, — наклонился почесать шею ящеру скорняк, поднял глаза и замер: через пленку проходило чудовище. Его голова и плечи обратились горбом, ноги изогнулись, вместо рук повисли костяные клинки.
— Ярка! — оторопел Коркин.
— Ты что? — Она подбежала, обняла скорняка за согнутую спину, за безвольные руки, — Ты что?
— Вот. — Он ткнул вперед пальцем, затрясся, захрипел, глотая слезы мгновенного облегчения.
Через пленку проходило еще одно чудовище. Рашпик. И еще одно. Филя. И еще. Пустой. Лента. Яни-Ра. Кобба. Рени-Ка.
— Ну, — с подозрением спросил Рени-Ка. — Что на этот раз?
— Тарану, — пожала плечами Яни-Ра, — В первый раз. Но бывало всякое. То обнаженные тела, то скрюченные старостью старики, то крохотные младенцы. Звери. Переродки. Разное.
— И там, внутри пленки, тоже было одно у всех? — спросил Коркин.
— Поспрашивай каждого, поинтересуйся, но вряд ли тебе захотят рассказать, — неопределенно вздохнул Ре– ни-Ка, — Пошли. Больше сюрпризов не будет. Временные помещения для персонала не сохранились — они были из недолговечного пластика, их обрывки сейчас по всему сектору. Осталось только это. Мы тут ни к чему не прикасались. Сейчас и вы насладитесь гением технической мысли аху.