Ничего личного. Дилогия
Шрифт:
Дядя был из этих же – теперь Павел был в этом уверен. Участковый, который выехал на место происшествия, написал справку, почти не глядя на труп. Да и на что там было смотреть: машина упала с высоты полуметра, удар был сильным, половину ребер размолотило, а черепушку так вообще сплющило. Еще и нашли его не в первый день, кожа потемнела, едва в зелень не пошла – наверное, гадость какая-то из машины вылилась. Все эти слова Павел слышал не раз, оборачивался на мрачные лица соседей по гаражному кооперативу, когда улаживал все дела и с гаражом, и с квартирой. Соседки задарили его гостинцами – каждая хотела пожалеть четырежды сироту. Только с тремя бабками, что обмывали дядино тело и потом шептали друг другу на ухо, что старый Шермер-то ну чисто урод, поговорить не удалось: в неделю все они отправились вслед за дядей. Кого инсульт хватил, у кого сердце разорвалось. Сразу три крышки от гробов встали у подъезда, хотя еще еловые ветки от дядиных похорон не замела дворничиха. Ни разу такого не было в городе, ну да Пашке о том думать не приходилось. Другие заботы нахлынули. Хорошо еще молодой тогда священник – отец Михаил – из деревенского храма, куда повезли хоронить дядю, помог: мужиков вызвал, сам с ними за Пашку сговорился, службу отслужил, все устроил как надо. Зато и Павел о священнике не забыл – и машину помог в порядок привести, и денег подбрасывал, сторицей за все отплатил.
Дядя был из этих. Кажется, что из этих. Но в пепел он не обратился, нет. Наверное, так же и лежит там, под серым крестом, рядом с бабой Нюрой, мамой и отцом. Не дядя, нет – чужак, принимавший облик дяди, марсианин какой-то, а настоящий дядя похоронен под казенной табличкой или вовсе без нее где-то в Хибинах. Ведь к нему ездила баба Нюра, к нему, когда мамка познакомилась с отцом? От него ждала писем, а телеграммы и деньги приходили от чужака. Почему?
А отец? Тоже чужой? Тоже такой? Он же ведь тоже в пепел обратился? И деревенские увальни, что пытались его обидеть или место пришлому указать, все плохо кончили – их же ведь всех не стало? С другой стороны, жизнь такая была в деревне – вино да водка, топор да монтировка, и кроме тех обалдуев многие спились, угорели, замерзли, отравились. Да и батя ведь не обратился в пепел вовсе! Не развеялся в дым! Обгорел только – так и захоронили. О том ведь сокрушалась баба Нюра, что обмыть нельзя было, да и мамка его не горсть же пепла к себе прижимала, когда выла за кладбищем? Вскрыть и посмотреть. Вскрыть могилу и посмотреть! И что ты там увидишь? Что разберешь? Уверишься, что сам такой же, как и они?
Нет, не такой же. На него не действует эта ерунда. Не сгорает он от газоанализатора. Так, может, поэтому за ним охота? Помесь потому что? Гибрид? Выродок? Вон как раны затягиваются: на ноге и в боку только белесые рубцы остались, а коросту, что на плече случилась от пули, уже через час стряхнул, словно пыль. Урод и есть – правильно, все взрывать: мастерскую, машину, квартиру, все, пока не взорвется он сам! Но резать зачем? Зачем резать? Людей зачем резать?!
– Всему приходит конец, – пробормотал знакомым, но мрачным голосом Дюков. – Ты же везунчик, Шермер. Но у обычных людей везение рассеяно по их жизни, а у тебя все скопом сразу. Плотненько так. Ты смотри – школа, армия, институт. Везде на первых ролях, ну ты же сам рассказывал. Первый ученик, незаменимый, образцовый солдат, первый студент. Потом как из-под земли – дружки: тот же Жора, Костик, Людка. Менты с уважением, бандюги сквозь пальцы. Ни тебе наездов, ни тебе проблем. Ты по сторонам хоть смотрел? Нет, ну трудное детство что-то оправдывает, конечно. Сирота, жил с дядей, в деньгах не купался, но у других-то все в тысячу раз хуже было! И при живых родителях многие хуже живут, чем ты при мертвых! Ты по улицам ходил, Павлик? К соотечественникам приглядывался? В глаза им смотрел? Слушал, о чем они говорят? Девки, пацаны, еще паспортов не получали, а изо рта мат да перегар! Я уж не говорю про наркотики там…
– Заткнись, Дюков! – процедил сквозь зубы Павел.
– Это мерзкая страна! – задышал Димка. – Я вот в Штатах был – там, конечно, не все ладно, а уж если покопаться, дерьмо разыскать можно, оно иногда в общем-то само в лицо бросается, но здесь… Здесь люди ненавидят друг друга. А еще больше, чем друг друга, они ненавидят свою власть. И больше этой их ненависти только та ненависть, которая сверху на них обращена! Здесь все друг другу мешают! И калечат друг друга, и калечат! И врут, врут, врут, на каждом шагу врут!
– Однако жить ты сюда приехал, – посмотрел Павел на раскрасневшегося Дюкова. – Не ты ли говорил, что деньги здесь надо зарабатывать?
– Где теперь мои деньги? – растопырил ладони Дюков. – Где? – принялся выворачивать карманы. – Ничего не осталось. Совсем ничего! Там, где золотишко позвякивает, там, конечно, приятнее породу долбить, особенно если тебе самому по кумполу не долбят, так ведь долбят же!
– Нам просто не повезло, – отрезал Павел.
– Тебе не повезло, тебе! – ткнул пальцем в Павла Дюков. – Исчерпал ты свое везение. Я так и знал, что исчерпаешь! Все ждал, когда к тебе одновременно придут и налоговая, и санэпидемстанция, и пожарники, и менты, и бандюги, и черт знает кто! Должны были они прийти, потому что даже к тем приходят, у которых ничего нет, чтобы из их «ничего» нитку тянуть, а у тебя много чего было. Я только надеялся, что везения твоего и на меня хватит. Денежку в твое везение вложил. Квартиру купил. Машину! А ты сделал перебор.
– Какой перебор? – не понял Павел.
– Туза взял! – снова захихикал Дюков. – У тебя на руках, считай, почти очко было. Двадцать! Куда тебе еще карта? А ты потянулся еще за одной. И вытянул Томку. Туза! Перебор. Тут-то тебе кирдык и настал. Нельзя иметь столько везения. Нельзя! Слетел банк, Пашка, слетел, и ты слетел, и я вместе с тобой…
– Бред ты несешь, – стиснул зубы Павел. – Все не так…
– Конечно, не так, – оборвал хихиканье Дюков. – Все гораздо хуже. Теперь мы с тобой долговой ямой не отделаемся. Кончать нас будут, вот увидишь. Ты думаешь, что Василису и Машку просто так зарезали? Нет, дорогой. Это за мной приходили! Не видел, а чувствую. И за тобой приходили! И придут еще!
– Придут – тогда поговорим, – отрезал Павел. – Знать бы еще, кто приходил!
– А ты еще не понял? – вытаращил глаза Дюков и ткнул пальцем вверх. – Они и приходили!
– А может, они? – показал Павел пальцем вниз. – Методы-то уж больно адские.
– Они?! – в ужасе повернул Дюков палец вниз.
Одно время Димку несло по эзотерике. Павел не единожды находил в покрасочной камере под полиэтиленом слегка прихваченные грязными пальцами толстые книжки. Чего там только не было! Потом в руках у Дюкова обнаружился покетбук с интригующим названием «Даосские техники секса». Димка листал брошюрку, не отрываясь, а когда закрыл последнюю страницу, посмотрел на Павла обескураженно:
– Абзац!
– Не понял? – Павел спустил домкрат, и очередная машинка плавно встала на свежую резину.
– Именно, – прошептал Дюков, подскочил к домкрату и несколько раз нажал на кнопку. – Стравливать надо реже! Тут все написано. У каждого мужика запланировано на всю его жизнь определенное количество семени, и если стравливать часто…
– Дюков, – поморщился Павел. – Не трави меня!
– …скоро оно кончится, – закончил фразу Дюков, подкачал домкрат, вновь приподнял машину, стравил воздух и изобразил щеками «упс». – И все. Вешайте свои контрацептивы на гвоздь.
– Как? – не понял Павел.
– Как чеки в сберкассе, – плюнул Дюков. – Все равно не пригодятся.
– И много там у тебя еще осталось? – усмехнулся Павел. – Есть еще стратегический запас семени?
– В этом-то и весь вопрос, – понизил голос Дюков. – Никто не знает точно.
На следующий день Димка пришел слегка озадаченный. Выудил из шкафчика книжку, торжественно ее разорвал и бросил в мусорный бак.
– Что такое? – не понял Павел. – Приоритеты поменялись?
– Нет, – задумался Дюков. – Понимаешь, я подумал так. А зачем мне стратегический запас семени, если закончится ресурс у спины, у ног, у рук, у сердца, черт меня возьми? Что я тогда, солить его буду, этот запас? Но даже и это не главное! Понимаешь, к женщине с калькулятором нельзя! От женщины с калькулятором – можно, а к ней – никак! И самое главное, представляешь, вот эта книжка… она для извращенцев.
– То есть? – поднял брови Павел.
– Ну представь себе, что ты садишься за стол. – Дюков облизнулся. – Перед тобой роскошные кушанья, запах стоит такой, что, если умрешь в эту секунду, все грехи простятся! Неминуемо отправишься в райские кущи. И вот ты кладешь в рот самый вкусный кусочек из самого вкусного блюда и медленно жуешь…
– И?.. – сглотнул слюну Павел.
– Вот тебе и «и»! – плюнул Дюков. – А глотать нельзя! Пожевал – и выплюнул, пожевал – и выплюнул! Извращение это, а никакое не дао любви!