Ничейный час
Шрифт:
— Жила тут в свое время, давно-давно, одна девица. Как ее звали — никто уж не помнит, ее все называют Ткачихой Лебединого озера, — рассказывала Нежная Госпожа.
— Ой, а мне Нельрун показывал ее дом! Ну, где он стоял прежде!
— Ну, да, хотя кто сейчас уж помнит? Короче, она была так красива, что сваты приезжали со всех Холмов.
— А она сама была из какого Холма?
— Не знаю. Думаю, из какого-то из малых холмов. Может, Венгальтов, у них лебедь в гербе. В общем, эти двое приехали к ней свататься. Были это знаменитые люди. Один, Йоринда, Дневной, охотник и бард, от которого ни одна тварь не могла уйти, и стрелы у него были
Приехали они, значит, к ней, увидели ее красу — а раньше они только слышали о ней — и обезумели оба. Перестали видеть то, что должно видеть и мыслить так, как нужно мыслить. Они были готовы убить друг друга, эти двое знаменитых. Тогда Ткачиха сказала:
— Будет несправедливо и горько, если из-за меня, обычной женщины, погубите друг друга вы, слава Ночи и слава Дня. Не простят мне этого. Потому вот что я скажу. Это озеро на заре окутывает розовый туман, а на закате — лиловый. Завтра, в ничейный час перед утренней зарей придите сюда. В тумане увидите вы на миг тень лебедя. Кто поразит его стрелой — тот будет моим мужем.
— Убить лебедя? Как это можно? Это жестоко! Это неправильно! — Майвэ захлюпала носом.
— Не перебивай. И подбери сопли, раньше времени что хлюпать? История еще не кончена… Вот и они оба даже не подумали о том, что негоже убивать лебедя… В общем, они встретились на берегу в ничейный час, и когда в тумане мелькнула тень лебедя, оба выстрелили. А потом побежали к воде, посмотреть, кто попал. И увидели, что попали оба. Только вместо лебедя убили они Ткачиху.
— Почему?! Как это вышло? — Майвэ уже ревела ревмя.
— Потому, что обоих слишком ослепила страсть. Если бы они умели владеть собой так, как должно, может, и не были бы они такими великими бойцами, но увидели бы в облике лебедя Ткачиху. А так… уж как вышло.
— А чего же она так? А? Заче-е-м она так сделала-а-а-а?
— Да потому, что надеялась, что они увидят ее, а не лебедя в тумане. Или хоть один увидит. И он уж точно не стал бы стрелять, и она выбрала бы именно его. Но они были слепы, потому, что поддались страсти.
— И что? Что с ними потом было? — рыдала Майвэ.
— Оба скоро погибли, потому, что у них не осталось воли к жизни. Так что учись владеть собой.
Майвэ долго плакала тогда, так что Нежной Госпоже пришлось позвать Нельруна, чтобы он спел девочке песню успокоения и сна.
Майвэ почему-то вспомнился Науринья. В нем тоже не было спокойствия. И в отце был непокой, но все же он умел держать себя в руках. Потому он и победил Жадного, Майвэ была в этом уверена. Но когда она спрашивала, почему Жадный убил дядю Эринта, что дядя сделал не так — отец отмалчивался. И Майвэ поняла, что вот он, тот самый рубец, который мешает отцу быть совершенным магом. Потом отец рассказал ей про деда-короля, которого она никогда не видела, разве что на портрете в медальоне госпожи Диальде. И Майвэ узнала еще об одной ране в душе отца. Так она начала понимать печаль и горе других людей и сочувствовать им. Дед говорил, что это хорошо.
— У тебя будут потери, будет горе, это уж так водится. Но ты уже к той поре закалишься и будешь готова. Раны будут, куда ж без них. Но заживут хорошо. Эти рубцы тебя не изуродуют.
А матушка рассказывала о землях Дня. Наверное, она тосковала, но когда Майвэ спрашивала — а давай поедем в твой дом, в поместье Шеньельтов — мама только качала голой и когорила — теперь мой дом здесь. И Майвэ решила — однажды она приедет в мамин дом и вернет его ей. Это справедливо!
У мамы в холме было много книг с историями Дня. Это папа и Дед добывали их для нее, выменивали, покупали через многие руки прямо от Дневных. И мама рассказывала Майвэ про прекрасную Уэльту и Дарраму Изумрудных башен, суровую Ньеру цветных витражей, про поля и леса, и детей богов, героев былого давноего и недавнего. Мама не была бардом, но умела рассказывать так, что у Майвэ в гролове возникали картинки ничуть не хуже, чем в книгах. А еще мама показывала на большой красивой карте, подаренной отцом, где какие места.
— А по этой улице в День урожая ехал Ала Аларинья, и принцесса Данналь бросила ему маленькую ароматную дыню с балкона.
— А кто такой Ала Аларинья?
Мама улыбнулась.
— Ала Аларинья, красавец отважный,
Кто в игре копий сравнится с тобою?
Белый конь под тобою танцует,
Что сравнится с твоей улыбкой?
Златоволосый, зеленоглазый,
Кто из девиц устоит пред тобою?
Кто из бойцов с тобой сравнится?
— Он был красивый как ты?
Сэйдире рассмеялась. В Холмах многие вохваляли ее яркую дневную красоту, ее золотые волосы и зеленые глаза.
— Даже если женщину сравнить с самым красивым мужчиной, вряд ли это ее обрадует. Но был он красив, да. И принцесса Данналь его полюбила. И он ее тоже.
Это было красивое начало сказки. Майвэ во все глаза смотрела на маму и слушала во все уши.
— Принцесса была просватала на Блюстителя Запада.
— И он ее похитил?
— В сказке да, похитил. И они поженились и были счастливы.
— В сказке? А на самом деле как было?
Мама покачала головой и снова нараспев проговорила стихи.
— Сожалею, Аларинья,
Мой племянник, сожалею
Вас казнить приговорили.
Дали яблоко хранить вам
Королевское, златое,
Вы ж испробовать посмели
То, что не для вас растили.
У Майвэ задрожала нижняя губа.
— А принцесса? А как она?
— В другом предании она отравилась.
— А на самом деле?
— А на самом деле она вышла замуж на Блюстителя Запада и родила ему троих детей — двух сыновей и дочь. Пережила мужа и скончалась в глубокой старости.
Это было некрасиво. Это было неправильно. В это не хотелось верить.
— Но почему? Почему не как в сказке?
Сэйдире положтла руки на плечи дочке и сказала:
— Потому, что она была дочерью короля. А короли должны выполнять свой долг ради Правды короля. Она была просватана. Она должна была выйти замуж ради мира в землях Дня.
— Но как же может быть Правда, если ее против воли? Если не за Ала Аларинью?
— Она же до того согласилась. Дав слово, ты обязан его выполнять. Весь этомир держится на Слове, если не держать его — мир-то рухнет.