Ник и Глиммунг
Шрифт:
Когда-то – особенно в первый год жизни – Гораций задавал Вопрос. У него была привычка садиться перед человеком, поднимать зеленые глаза – круглые и выпуклые, как пришитые стеклянные пуговки, – и уголки его маленького ротика опускались, как от беспокойства. Наморщив лоб от раздумий, кот издавал баритоном одно-единственное «мяу», а потом ждал ответа – ответа на Вопрос, который никто не мог постичь. «Что это спрашивает Гораций?» – рано или поздно говорил каждый в семье. Кот каждый раз ждал ответа, но, конечно, не дожидался. Мало-помалу, через несколько месяцев, он перестал задавать Вопрос. Но бывшей
Теперь Гораций приглядывался к газетчику со своей традиционной озабоченностью. То было не простое замешательство; Гораций не спрашивал: «Кто вы?» или «Что вы тут делаете?». Он словно хотел узнать что-то серьезное – может, даже философское. Но, увы, его Вопроса не понять никому. Уж точно не газетчику; мистер Деверест отреагировал на пытливый взор кота с тревогой – как и все при встрече с Горацием.
– Чего он хочет? – спросил мистер Деверест, словно испугавшись.
– Этого не знает никто по сей день, – ответил Ник.
– Можно его сфотографировать? – спросил газетчик.
– Конечно, – сказал Ник. Но сам жалел, что папа еще не вернулся.
Папа Ника работал пятнадцать часов в неделю – особая привилегия; большинству не разрешалось работать больше десяти часов в неделю. Были в мире и счастливчики, которым доставалось по двадцать часов, а самым богатым или могущественным людям – целых двадцать два. Получить разрешение на работу было величайшей честью, которой только мог удостоиться человек, – потому что теперь на свете было столько людей, что на всех занятий не хватало. Многие невезучие не проработали ни дня в своей жизни. Конечно, они подавали заявления о приеме; умоляли, чтобы их куда-нибудь взяли. Писали долгие сочинения о своей учебе, талантах и умениях. Их заявления кодировались и загружались в огромные компьютеры… И люди ждали. Шел год за годом, а места так и не появлялись; они ждали впустую. Так что по нынешним стандартам папе Ника очень повезло.
И все же Ник знал, что папа не любит свою работу; папа не считал ее настоящей – не такой, как в прошлом. Работа понарошку; да, папе платили зарплату, у него был свой стол в офисе, но…
– Если меня не станет, – сказал однажды папа, – все спокойно обойдутся и без меня. Должность после моего исчезновения можно отменить без всякого вреда. Ее отсутствия даже не заметят. Моего отсутствия даже не заметят, – сказал и помрачнел.
Мама ему возражала:
– Но сейчас так можно сказать о любой работе! Компьютеры могут почти все.
– Хотелось бы жить в мире, где еще существуют настоящие дела, важные занятия, – сказал тогда отец. – В прошлом люди под названием «ремесленники» собственным руками создавали красивые вещи; делали всякие ценности, например туфли и мебель. Чинили машины и телевизоры. Когда-то руки человека чего-то стоили. Посмотрите на мои руки. – Он поднял их перед Ником и миссис Грэм. – Эти руки, – закончил он, – ничего не делают и не чинят. Я спрашиваю себя: зачем я нужен? Я существую, чтобы работать? Нет. Это работа существует только для того, чтобы подарить мне иллюзию, будто я чем-то занят. Но что я могу на самом деле? Эд Сейнт-Джеймс за столом справа от меня проверяет документы и, если они правильные, подписывает. После подписи он передает их мне. А я проверяю, чтобы он не забыл поставить подпись после проверки. За четыре года Эд Сейнт-Джеймс не сделал ни одной ошибки; он всегда подписывал документы перед тем, как передать их мне.
– Но вдруг однажды возьмет и забудет, – сказала мать Ника.
– И что тогда? – возразил отец. – Что, если Эд Сейнт-Джеймс не подпишет документ? Компания разорится? На улицах воцарится хаос? Документы ничего не значат. Они существуют для того, чтобы была работа. Один человек их диктует. Другой их печатает. Эд Сейнт-Джеймс их подписывает, а я проверяю подпись. Потом передаю Роберту Холлу за столом слева от меня, и он их складывает. Слева от него сидит кто-то еще, кого я вообще никогда не видел; и этот неизвестный убирает сложенные документы в конверты, если их отсылают почтой, или в папку, если оставляют в картотеке. – В этот момент отец Ника казался ну очень мрачным.
Очень пристально глядя на Горация, газетчик сказал голосом, полным сомнений:
– Какой-то он неспортивный.
Это ужасно рассердило Ника.
– А как ему быть спортивным? – резко спросил он. – Ему нельзя выходить на улицу или что-нибудь делать. Вот когда мы эмигрируем… – Ник осекся, осознав, что он только что сказал газетчику.
Поднялись обе брови.
– Да? Вы улетаете с Земли из-за Горация? – спросил газетчик.
После паузы мама Ника ответила:
– Вообще-то причин много.
– Но кот, – сказал газетчик. – Он же тоже причина, а? – Теперь он включил диктофон. Еще копошась с микрофоном, спросил: – Уже выбрали какую-то конкретную колонию, миссис Грэм?
– Планета Плаумена, – ответила мать.
В этот раз у газетчика отпала челюсть.
– Планета Плаумена? Но она же такая далекая. И такая дикая. – Мистер Деверест повернулся к Нику и долго и внимательно изучал его взглядом. – Ты понимаешь, какие странные животные там живут? Животные, у которых даже необычные названия намекают на их противоестественное естество?
– Вы всегда говорите такими длинными словами, мистер Деверест? – спросил Ник. Его раздражали длинные слова. Он знал, что короткие слова не хуже, а то и лучше.
– Скажем так, – ответил газетчик. – На Планете Плаумена живут не кошки, собаки и попугаи. Кошки, собаки и попугаи – простые земные создания, которых мы любим и уважаем. Они милые и ценные, как, например, ваш кот. – Газетчик наклонился и погладил Горация по голове. У того от неприязни дернулись уши и задрожали усы. – Они любят нас, а мы любим их, хоть против них и есть закон. Пожалуй, мы больше любим их память.
– Вы хотите сказать, любим нашу память, – сказала мать Ника. – Нашу память о животных, которые жили в прошлом. Или, как в случае Горация, мы любим их реальное, но незаконное присутствие.
Все еще обращаясь к Нику, газетчик продолжал:
– На Планете Плаумена ты и твои родители не встретите много других людей. По ночам, когда вы ляжете спать, всюду опустится тьма. Вы не увидите света других домов. Над головой не будут летать ховеркары. У тебя не будет телевизора, потому что там нет телевидения. По утрам не будет газеты. А что касается школы…