Никак не меньше
Шрифт:
– Подожди, – опережаю ее, пока она не лишила меня последнего шанса. – Мне, в общем, понятно, но ты не спеши. Тон у тебя и глаза такие – тут все ясно без слов. Ты ведь на меня даже не смотришь.
Нора переводит на меня взгляд, и я, отделившись от косяка, подсаживаюсь к ней. Приподнявшись, она садится на скрещенные ноги, хватает рукой подушку – ту самую, которую подарила мне мать Кена прошедшей осенью, устраивает ее на коленях.
– Лэндон, – на выдохе начинает она. В ее устах мое имя звучит с небывалой нежностью. – Я не совсем…
– Не надо. – Я перебил ее – да, грубо, но что поделаешь, надо во что бы то ни стало переломить ход событий. – Ты сейчас начнешь вешать, что не стоит мне с тобой связываться, что ты недостойна и прочее. Так вот, не прокатит. Сейчас ты мне все объяснишь, и мы решим вместе, как нам поступить.
Вот так! Наконец я доволен собой – высказался. Чувствую себя истинным мужиком. Пара волос на груди теперь точно проклюнется.
– Ничего тут не поделаешь. У нас нет перспектив. У меня и в мыслях не было начинать новые отношения.
Удивительная прямота. Обычно в фильмах или романах, когда происходят неловкие разговоры, человек то и дело отводит взгляд, или ногти покусывает, или еще что-нибудь в том же духе.
Но Нора!.. Она такая смелая. Глядит мне в глаза, и мне от этого даже не по себе. Весь запал сразу как-то исчез, волосы на груди съежились, во рту пересохло.
Она что-то сказала про новые отношения. Так что у нее было в прошлый раз, до меня? Я знаю прекрасно, что на этот вопрос она мне не ответит, но все равно спрашиваю:
– А давно у тебя кто-то был?
Она прищурилась, однако взгляда не отвела.
– Непростой это разговор…
– Жизнь вообще непростая штука.
Улыбается.
– Давай, выкладывай. Ну, пожалуйста. – Включил все свое обаяние.
– Тебе это лучше не знать.
Обидно. Я невольно нахмурился.
– А почему?
Она прикрывается подушкой, будто щитом. Помню, с какими словами бабуля, мать Кена, подарила мне эту подушку. Она сказала, что купила их две – для меня и Хардина. Кен в тот же день пошел выносить мусор и нашел одну из них в баке. Красивенькую такую, сине-желтую подушечку. Я свою взял на память и храню как зеницу ока. Я почему-то уверен, что когда-нибудь и Хардин дозреет до такого подарка, и тогда Кен вернет ему то, что он выбросил.
Нора не отвечает, а мне отчего-то становится жутко.
– Ну? Говори, почему ты не хочешь, чтобы я о тебе что-то узнал? Я же нравлюсь тебе. Нет, я, конечно, не Аполлон, но такие-то вещи способен заметить. Что тебя сдерживает?
– Да просто тогда я тебе разонравлюсь. Если уж ты так упорно решил докопаться, то имей в виду: результат тебя не порадует.
Нора встает, отшвырнув подушку к дивану. Та падает на пол, и мы молча сидим, не делая попыток ее поднять.
– Я ведь тебе сразу сказала: ни к чему хорошему это не приведет.
Я упорно не вылезаю из кресла. Стоит мне сменить позу, Нора обязательно среагирует: шлепнет меня или поцелует – не важно, я хотел бы любого контакта, но пока что нельзя. Надо хотя бы раз нормально поговорить.
– Если бы ты мне сказала, что происходит, мы бы вместе придумали, как тут быть.
Она молча глядит на меня, и от ее взгляда во мне просыпается дерзость.
– Вот поражаюсь я людям. Все молчат, что-то держат в себе. Ты скажи, поделись тараканами, а мы уж посмотрим! Ведь не все же так тупиково?.. Выход есть из любой ситуации. Я не какое-нибудь динамо, побаловаться и бросить.
Встаю, делаю шаг навстречу.
Она пятится.
– Нора, у меня нет злого умысла, я просто хочу стать поближе. Поверь мне. Хотя бы попытайся.
– Ты понятия не имеешь, кто я и что. Ты заметил меня две недели назад, а до тех пор меня даже не существовало.
У нее сами собой сжимаются кулаки, она приближается на пару шагов.
– Не существовало? – Какая нелепица!
Фыркнув, она продолжает:
– Да ты, кроме Дакоты своей, никого не замечал. Не знаю, о чем вообще разговор. Мы – друзья, и не больше.
– А как же…
– Засунь свое «а как же» в одно место! – вдруг кричит она. – Надоело уже! Все вокруг твердят: делай то, делай другое. Советуют, что мне чувствовать, как поступать!.. Сказала друзья, значит, друзья! Если я скажу, что не хочу тебя больше видеть, значит, мы не увидимся. Я сама принимаю решения, и не надо тут мнить себя психиатром. Я вообще с тобой разговаривать не обязана. Никому не захочется заливать себе в уши потоки дерьма. Да еще чужого!
– Мы с тобой не чужие. Ты, конечно, можешь внушать себе, но я все равно тебе не чужой. – Она упорно возводит стену, а я упорно стремлюсь сквозь нее проломиться. Нет, никакой я не психиатр, просто у меня нет проблем с тем, чтобы выговориться.
– Неужели?
– Да, так! – перехожу на крик и я, но скорей ради шутки. Не получилось. Как только мне стало ясно, что злится она из-за собственной беззащитности, я понял, что совершенно не могу на нее разозлиться. Тут что-то такое, в чем с ходу и не разберешься.
– До того, как сюда вселиться, ты сколько раз меня видел? – спрашивает она.
А это еще здесь при чем?
И, не дав мне и слова сказать, она продолжает:
– Только подумай хорошенько, прежде чем отвечать.
Ну, видел ее раз-другой. Кен знаком с ее отцом.
– Ты приходила домой к моей маме. Мы как-то обедали…
Она засмеялась, хотя ей совсем не до смеха.
– Вот видишь?
Не получается отвести взгляд, а хотелось бы.
– Восемь раз, – прерывает она затянувшееся молчание. – Мы виделись целых восемь раз.
– Не может быть! Я бы запомнил.
– Что, правда? А помнишь, мы говорили про Хардина, и выяснилось, что я его не знаю? А я надеялась, ты помнишь. Он же при мне впечатал тебя в стену в гостях у родителей. Даже кулак занес. Хотел вмазать тебе, но не смог. Слишком любит тебя, дурачина. А перед этим за пару дней мы сидели на кухне, и ты рассказывал что-то про колледж. Ты еще надеялся, что Тесса поступит в ваш универ. Ты был в синей рубашке, а в глазах – золотинки, как медовые хлопья. От тебя пахло сиропом. А потом мама лизнула палец протереть тебе щеку, и ты покраснел. Я помню все до мельчайшей подробности. И знаешь почему?