Никакой Золушки не будет! или Принц Крови в подарок
Шрифт:
А я не хотела. Преступница! Нет, чтобы подарочек под ёлочку в виде замерзшего тельца!
Вот и сейчас брела, спотыкаясь, в больших безразмерных унтах, которые мне выделил в счёт оплаты ушлый хозяин. Ещё на мне была старая латаная юбка, нижняя рубашка, верхняя — плотная, теплая, колючая и тулуп. На волосы набросила платок. Сугробы намело такие, что еле пробралась.
Холодно! Очень.
Усталость ломит, жар заливает тело.
Игги ворчит.
— Нет, ну что это такое? Мне же все, уже жалко даже стало! Тьфу! Вот правильно мне троюродная
Белко-нечисть была в ударе.
— А ты, значит, по дурной дорожке пошла, — хмыкнула я тихо, — разбоем занялась да воровством. Впрочем, хочу тебе порадовать, — закашлялась, уперевшись рукой в стену ближайшего дома, — это ты вовремя меня пожалеть решила, это ты правильную сторону выбрала! Статистику местных жертв сурового севера будем до последнего портить!
— Тоже мне, — хвост нежно хлестнул по щеке и меня по-хозяйски барственно ущипнули в щеку, — дохлятина. Шевели булками давай, а то этот идиот тебя хворостиной поперек задницы вытянет!
Да, на севере с послушанием строго. А женщины... Как по мне — что-то вроде сторожевых собак. На цепи у хозяина, гавкать строго по расписанию. Тьфу, волшебный мир, Клары Цеткин на вас нет и Розы Люксембург!
Зашмыгав красным носом, я пошлепала вперёд. Обувка на три размера больше — мой конек! Зато как скользят! Почти как на лыжах — главное, чтобы на повороте не занесло.
Да-да, с моими сапожками пришлось расстаться, потому что в них я на здешнем морозе бы долго не проходила.
Снег аппетитно хрустел. Светло-оранжевое местное солнце дразнилось в вышине. Солнечное сплетение, а, вернее, странный узор на нем, тревожно жгло. Не иначе, как татуировки у брюнета тоже были ядовитыми.
Снежинки лёгким кружевом матушки Зимы порхали по небу, то и дело дразнясь перед немногочисленными прохожими. То шмелем прикинутся, то пчелой снежно-полосатой, то бабочкой.
А сосульки такие, — остренькие, ледяные, как застывшие сверкающие шпили дворцов.
— Почти пришли.
В горле першило, перед глазами — мушки.
— Не помри мне посередь улицы, — заботливо заметила Игги, устраиваясь меховым воротником и грея больное горло, — это дурной тон, да и вообще... Давай, притащим пожрать, а потом попробуем улизнуть и добраться до окраины, там один старый хрыч живёт, в травах и целительстве кое-что понимает. Он только похмелился после праздников, в отъезде был, но, говорят, вернулся.
— Что-то ты добрая сегодня, — пробормотала, с трудом открывая тяжёлую дверь и шагая внутрь лавки.
Навстречу уже спешил тот самый мясник — высокий, огромный, красноносый, с большими губами, такими же здоровенными руками и лысиной во всю голову.
А вот глаза — совсем неправильные. Неприятные сальные буравчики. Он ещё меня взглядом облизывать будет! Кому микробов и бактерий почти даром?
— А, от Рика пришла, девка, — пробасил довольно, — деньги давай!
Вот так, с порога. Добрые здесь люди, отзывчивые.
В лавке жарко натоплено. В углу у прилавка копошатся двое мальчишек-погодок, а в глубине мелькает темный плат жены лавочника. Я видела ее только мельком — усталую женщину старше своих лет, тихую и всего пугающуюся.
— Вот, — расчихалась, протягивая на ладошке два полновесных серебряных. И можно было бы сбежать с ними, но если поймают — лучше не думать, что сделают, — как и говорили, два серебром к тем пяти, что тир на прошлой неделе передавал.
— Ла-адно, — мясник басит медленно. Сам идёт отмерять огромные шматы к отдельному столу — мне тащить не придется, пошлет со мной мальчишку.
Потом отдает упаковать и манит ручищей в подсобку.
Приправы. Ужасно дорогие.
Мне передают крохотный пакетик с ладонь. А потом огромная ручища приземляется на... будем считать, что пятую точку, с громким шлепком.
— Потеряешь — не расплатишься, девка, — и поглядывает так оценивающе, — с лица воду не пить, пойдешь в дом моего старшого...
Уже бегу. И валенки теряю, разве не видно?
Тут и случилась на голову этого шовиниста несчастного, который руки при себе держать не может, беличья кара.
До этого Игги мирно придремывала — или вид делала, воротник пушистый. А тут встрепенулась. Ручище волосатая потянулась куда не следует, а тут ему... Да, правильно, кусь! Большой и беличий! Там не пасть мелочи пузатой, там, судя по вою отпрянувшего мясника, целый медведь кусался.
— Ааа!
Кровушка удобряет пол. Мужик пятится, белка повисла на его пальце — и не выпускает.
Вот боров поводит налитыми кровью глазами и буквально шипит, плюется:
— Ведьма проклятая! Изведем!
— Сам ты корм беличий будущий! — Кричу от испуга. – Сейчас как колданем!
Миг — и вполне обычная рыжая молния уже снова со мной. И шипит на ухо:
— А теперь тикаем, девка, а то он нас зароет!
Не знаю, кто орал громче в следующую секунду.
Я просто мешочек, который так и сжимала в кулаке, раскрыла — и все что было — прямо в мор... лицо лавочника и бросила.
А тот и поймал. И ртом, и глазами, и носом, ух... В общем, полный ух. Я даже где-то мужику посочувствовала — потому что это было больно. И на любителя.
Но главное — мясник завертелся, завыл на одной ноте, а я ринулась прочь. Кажется, схватила что-то машинально с прилавка, пронеслась мимо застывших от изумления мальчишек, вывалилась на улицу — и бросилась прочь, не разбирая дороги.
Теперь мне жить в этом мире точно не дадут. И место в трактире потеряно. И...
Мысли были бессвязные, обрывочные. Брела я как в бреду. Сначала бежала, конечно. Потом сил не осталось. Просто плелась, едва переставляя ноги. И не знаю, сколько бы это все длилось и к чему привело, если бы не резкий, буквально с ног сшибающий порыв ветра и взвихрившаяся позёмка. Она сыпанула в лицо крошевом, словно колокольчики звенели, в голосе вьюге послышались шепотки и смешки, и...