Никогда, никогда
Шрифт:
Нет, такого я точно не ожидала.
Крики – это одно. С этим я еще могу справиться. Но плач пугает меня, нервирует, особенно когда плачет чужая мне женщина, и я не знаю, что ей сказать. Я бесшумно прохожу мимо нее как раз в тот момент, когда она закрывает лицо руками и начинает надрывно рыдать. Не знаю, всегда она бывает такой или нет. В нерешительности останавливаюсь там, где кончается прихожая и начинается гостиная. В конечном счете я оставляю ее со слезами и решаю поискать свою спальню. Я не могу ей помочь – ведь я ее даже не знаю.
Мне хочется спрятаться, пока я не выясню, что к чему. Например, кто я, черт возьми, такая. Этот дом еще
Я запираю за собой дверь и обвожу глазами комнату. Судя по вещам моей сестры, она младше меня минимум на несколько лет. Я с отвращением смотрю на постеры музыкальных групп, украшающие ее часть комнаты. Моя половина выглядит значительно проще: кровать с темно-фиолетовым пуховым одеялом и черно-белая фотография в рамке, висящая на стене над кроватью. Я сразу же понимаю, что эту фотографию сделал Сайлас. Сломанные ворота, повисшие на петлях; лианы, пробивающие себе дорогу между заржавевшими металлическими прутьями – пожалуй, это фото выглядит не так мрачно, как те, что висят в его собственной спальне, возможно, оно больше подходит мне. На моей прикроватной тумбочке высится стопка книг. Я беру одну из них и читаю заглавие, когда мой телефон вдруг издает гудок.
Сайлас: Ты в порядке?
Я: Кажется, моя мать алкоголичка, и у меня есть сестра.
Его ответ приходит несколько секунд спустя.
Сайлас: Я не знаю, что сказать. Это такая жесть.
Я смеюсь и откладываю телефон. Мне хочется порыться в своих вещах, посмотреть, не найдется ли там что-нибудь подозрительное. В моих выдвижных ящиках царит полный порядок. Должно быть, у меня обсессивно-компульсивное расстройство. Я разбрасываю свои носки и нижнее белье, чтобы проверить, могу ли я разозлить саму себя.
В моих ящиках нет никаких подсказок, как и в тумбочке. Я нахожу коробку презервативов в сумочке, лежащей под моей кроватью. Пытаюсь отыскать дневник, какие-нибудь записки от моих подруг – но нигде ничего нет. Я чистюля и зануда, если бы не тот снимок, висящий над моей кроватью. Снимок, который мне подарил Сайлас, а не тот, который я выбрала сама.
Моя мать находится на кухне. Я слышу, как она шмыгает носом и готовит себе еду. Она пьяна, думаю я. Может, мне стоит сейчас задать ей несколько вопросов, а потом она и не вспомнит, что я их задавала.
– Э-э… мам, – говорю я, подойдя к ней. Она отрывает взгляд от тостов, которые готовит, и смотрит на меня осоловелыми мутными глазами.
– Скажи, вчера вечером я не вела себя странно?
– Вчера вечером? – повторяет она.
– Да. Ну, в общем… когда я вернулась домой.
Она намазывает на поджаренный хлеб масло.
– Ты была грязная, – невнятно бормочет она. – Я сказала
Я думаю о грязи и листьях на кровати Сайласа. Стало быть, мы с ним, вероятно, были вместе.
– В какое время я вернулась домой? Мой телефон разрядился, – лгу я.
Она щурит глаза.
– Около десяти.
– А я не говорила ничего… необычного?
Она отворачивается и идет к раковине, где кусает свой тост с маслом и глядит в слив.
– Мама! Возьми себя в руки. Мне необходимо получить у тебя ответ. – Почему мне кажется, что это мне знакомо? Я прошу ее о чем-то, а она игнорирует меня.
– Нет, – односложно ответствует она. И тут мне в голову приходит мысль – я могу осмотреть одежду, в которой была вчера вечером. К кухне примыкает маленький чулан со стиральной машиной и сушилкой. Открываю дверцу стиральной машины и вижу на ее дне маленькую кучку мокрой одежды. Я вытаскиваю ее наружу. Это вещи явно моего размера. Должно быть, я бросила их в стиральную машину вчера вечером, чтобы попытаться смыть улики. Улики, говорящие о чем? Я лезу в карманы джинсов и нащупываю плотный комок мокрой мятой бумаги. Роняю джинсы на пол, а смятую бумагу несу обратно в свою комнату. Если я попытаюсь развернуть этот комок сейчас, он может расползтись, и я решаю положить его на подоконник и подождать, когда он просохнет.
Я пишу сообщение Сайласу.
Я: Где ты?
Я жду несколько минут и, когда он не отвечает, пытаюсь опять.
Я: Сайлас!
Интересно, я всегда так делаю – докучаю ему вопросами?
Я отправляю еще пять сообщений, затем швыряю телефон на другой конец комнаты и утыкаюсь лицом в подушку Чарли Уинвуд, чтобы поплакать. Наверное, Чарли Уинвуд никогда не плакала. Судя по виду ее половины этой спальни, она вообще лишена индивидуальности. Ее мать алкоголичка, а ее сестра любит слушать дерьмовую музыку. И как получилось так, что мне известно, что в песнях группы, чей постер висит над кроватью моей сестры, любовь сравнивается со звукоподражаниями «бум» и «хлоп», но я не помню, как зовут эту мою сестру? Я перехожу на ее половину тесной спальни и начинаю рыться в ее вещах.
– Ага! – говорю я, достав из-под ее подушки розовый личный дневник в горошек.
И, усевшись на ее кровать, открываю его.
Собственность Дженет Элизы Уинвуд.
НЕ ЧИТАТЬ!
Не обратив внимания на это предостережение, я переворачиваю страницу и читаю ее первую запись.
Чарли дрянь.
Моя сестра – самый худший человек на всей планете. Я надеюсь, что она сдохнет.
Я закрываю дневник и кладу его обратно под подушку.
– Ничего себе.
Моя семья ненавидит меня. Что же ты за человек, если тебя ненавидят твои собственные родные? С другой стороны комнаты мой телефон сигнализирует мне, что пришло сообщение. Я вскакиваю, подумав, что это Сайлас, и вдруг чувствую облегчение. Пришло два сообщения. Одно от Эми:
Где ты?!!
А второе от парня по имени Брайан:
Привет, мне тебя сегодня не хватало. Ты сказала ему?