Николай I
Шрифт:
Есть и воспоминания участников и очевидцев покушения на императора Павла I. Один из них, Н.А. Саблуков, описал, как заговорщики, крепко «подогретые» для храбрости вином, ворвавшись в покои государя, совершили цареубийство:
«…Два камер-гусара, стоявшие у двери, храбро защищали свой пост (дверь в спальню императора Павла I), но один из них был заколот, а другой ранен.
Найдя первую дверь, ведшую в спальню незапертою, заговорщики сначала подумали, что император скрылся по внутренней лестнице. Но когда они подошли ко второй двери, то нашли ее запертою изнутри, что доказывало, что император, несомненно, находится в спальне.
Взломав дверь, заговорщики бросились в комнату, но императора в ней не оказалось. Начались поиски, но безуспешно, несмотря на то, что дверь, ведшая в опочивальню императрицы, также была заперта изнутри. Поиски продолжались несколько минут, когда вошел генерал Беннигсен, высокого роста, флегматичный человек; он подошел к камину, прислонился к нему и в это время увидел императора, спрятавшегося
Князь Платон Зубов, действовавший в качестве оратора и главного руководителя заговора, обратился к императору с речью. Отличавшийся обыкновенно большой нервностью, Павел на этот раз, однако, не казался особо взволнованным и, сохраняя полное достоинство, спросил, что им всем нужно.
Платон Зубов отвечал, что деспотизм его сделался настолько тяжелым для нации, что они пришли требовать его отречения от престола.
Император, преисполненный искреннего желания доставить своему народу счастье, сохранять нерушимо законы и постановления империи и водворить всюду правосудие, вступил с Зубовым в спор, который длился около получаса и который в конце концов принял бурный характер.
В это время те из заговорщиков, которые слишком много выпили шампанского, стали выражать нетерпение, тогда как император, в свою очередь, говорил все громче и начал сильно жестикулировать. В это время шталмейстер, граф Николай Зубов, человек громадного роста и необыкновенной силы, будучи совершенно пьян, ударил Павла по руке и сказал: «Что ты так кричишь!»
При этом оскорблении император с негодованием оттолкнул левую руку Зубова, на что последний, сжимая в кулаке массивную золотую табакерку, со всего размаху нанес правою рукою удар в левый висок императора, вследствие чего тот без чувств повалился на пол.
В ту же минуту француз – камергер Зубова вскочил с ногами на живот императора, а Скарятин, офицер Измайловского полка, снял висевший над кроватью собственный шарф императора, задушил им его. Таким образом, его прикончили».
Совсем иную версию убийства императора Павла I излагает в своих воспоминаниях гвардейский офицер Фонвизин, тоже очевидец покушения. Он писал следующее:
«…Зубов и Беннигсен со своими сообщниками бросились прямо к царским покоям. За одну комнату до Павловой спальни стоявшие на часах два камер-гусара не хотели их впустить, но несколько офицеров бросились на них, обезоружили, зажали им рты и увлекли вон.
Зубовы с Беннигсеном и несколькими офицерами вошли в спальню. Павел, встревоженный шумом, вскочил с постели, схватил шпагу и спрятался за ширмами.
Князь Платон Зубов, не видя Павла в постели, испугался, но Беннигсен, хладнокровно осмотрев горницу, нашел Павла, спрятавшегося за ширмами со шпагою в руке, и вывел его из засады.
Князь Платон Зубов, упрекая царя его тиранством, объявил ему, что он уже не император, и требовал от него добровольного отречения от престола. Несколько угроз, вырвавшихся у несчастного Павла, взорвали Николая Зубова, который был силы атлетической. Он держал в руке золотую табакерку и с размаху ударил ею Павла в висок – это было сигналом, по которому князь Яшвиль, Татаринов, Горланов и Скарятин яростно бросились на него, вырвали из его рук шпагу; началась с ним отчаянная борьба. Павел был крепок и силен; его повалили на пол, топтали ногами, шпажным эфесом проломили ему голову и, наконец, задавили шарфом Скарятина.
В начале этой гнусной, отвратительной сцены Беннигсен вышел в предспальную комнату, на стенах которой развешаны были картины, и со свечкою в руке преспокойно рассматривал их…»
…Цареубийство Павла Петровича в ночь на 12 марта 1801 года потрясло семейство Романовых. Государя лишили жизни в его дворце: это стало делом рук вельмож матери, императрицы Екатерины II. Душой заговора являлся граф Никита Петрович Панин, бывший российский посланник в Берлине и воспитатель… самого государя. В истории такое бывало не раз.
Вторым организатором цареубийства стал генерал Л.Л. Беннигсен, ганноверец на русской службе. О последнем следует сказать, что во время Отечественной войны 1812 года он много интриговал против главнокомандующего М.И. Голенищева-Кутузова, за что и был изгнан из рядов действующей русской армии.
В ту ночь организатора заговора против императора Павла I графа Никиты Панина, одного из самых блистательных екатерининских вельмож, не было в Михайловском замке. «Не желая сам совершать преступления», он «призвал Беннигсена заменить себя». Граф А.Ф. Ланжерон, пользовавшийся неизменным расположением монарха, впоследствии напишет: «…И правда, что без Беннигсена ничего не удалось бы».
…Николаю Павловичу шел тогда уже пятый год; впечатлительный мальчик понимал многое. В его душе сохранилось смутное воспоминание о страшном конце отца, государя России. Когда он подрастет, сцена цареубийства станет известна ему в деталях: монарху изменили близкие к нему лично и к царственному дому люди, вельможи и генералы.
Вечером в тот трагический для Романовых день маленькие великие князя с сестрами играли под наблюдением графини Ливен и нянек. Неожиданно для всех трехлетний Михаил стал играть в углу детской один. Ему задали вопрос: что он делает там? Мальчик ответил, поразив сказанным старших в комнате и испугав их:
– Я хороню своего отца…
В собственноручных «Воспоминаниях о младенческих годах» Николай I так описал утро следующего 12 марта:
«События этого печального дня сохранились так же в моей памяти, как смутный сон; я был разбужен и увидел перед собой графиню Ливен.
Когда меня одели, мы заметили в окно, на подъемном мосту под церковью, караулы, которых не было накануне; тут был весь Семеновский полк в крайне небрежном виде. Никто из нас не подозревал, что мы лишились отца; нас повели вниз к моей матушке, и вскоре оттуда мы отправились с нею, сестрами, Михаилом и графиней Ливен в Зимний дворец.
Караул вышел во двор Михайловского дворца и отдал честь. Моя мать тотчас же заставила его молчать. Матушка моя лежала в глубине комнаты, когда вошел император Александр в сопровождении Константина и князя Николая Ивановича Салтыкова; он бросился перед матушкой на колени, и я до сих пор еще слышу его рыдания. Ему принесли воды, а нас увели. Для нас было счастьем опять увидеть наши комнаты и, должен сказать по правде, наших деревянных лошадок, которых мы там забыли».
Придя в себя, вдовая императрица Мария Федоровна приводит двух своих младших сыновей к старшему Александру, ставшему императором. Мать сказала ему, указывая на Николая и Михаила:
– Отныне ты их отец!..
…Вечером 11 марта 1801 года, в последний день своей жизни, император Павел I посетил великого князя Николая Павловича в его комнате. При свидании сын императора обратился к своему родителю со странным вопросом, отчего его называют Павлом Первым. Отец ответил:
– Потому что в России не было другого государя, который носил бы это имя до меня.
Маленький великий князь Романов продолжил разговор словами:
– Тогда меня будут называть Николаем Первым?
Ответ родителя оказался предельно кратким и исчерпывающим:
– Если ты вступишь на престол.
После этих слов, «устремив долгое время свои взоры на великого князя, Павел крепко поцеловал сына и быстро удалился из его комнат», как оказалось, навсегда.
К слову говоря, современники, лично знавшие маленького Романова, писали, что он действительно среди своих братьев был достоин короны. Если не говорить о старшем Александре, то следует сказать о цесаревиче Константине, который в официальных документах и церковных службах по всей империи упоминался как наследник престола старшего брата. Но тот же Константин среди своего окружения демонстрировал «природное отвращение к трону». Мемуарист Н.И. Греч отмечал:
«…Соперничества Константина Павловича он не боялся; цесаревич не был ни любим, ни уважаем и давно уже говорил, что царствовать не хочет и не будет. Александр боялся превосходства Николая…
Вообразите, каков бы был Николай со своим благородным, твердым характером, с трудолюбием и любовью к изящному, если бы его готовили к трону хотя бы так, как приготовляли Александра».
Николай I в своих «Записках», датированных 1831 годом, рассказывает о себе и младшем брате Михаиле, о безрадостном детстве с поразительной откровенностью. Среди прочего, он пишет и такое:
«Мы поручены были как главному нашему наставнику генералу графу Ламздорфу, человеку, пользовавшемуся всем доверием матушки…
Граф Ламздорф умел вселить в нас одно чувство – страх, и такой страх и уверение в его всемогущество, что лицо матушки было для нас второе в степени важности понятий. Сей порядок лишал нас совершенно счастия сыновнего доверия к родительнице, к которой допущаемы были редко одни, и то никогда иначе, как будто на приговор.
Беспрестанная перемена окружающих лиц вселила в нас с младенчества привычку искать в них слабые стороны, дабы воспользоваться ими в смысле того, что по нашим желаниям нам нужно было, и должно признаться, что не без успеха. Генерал-адъютант Ушаков был тот, которого мы более всего любили, ибо он с нами никогда сурово не обходился, тогда как граф Ламздорф и другие, ему подражая, употребляли строгость с запальчивостью, которая отнимала у нас и чувство вины своей, оставляя одну досаду за грубое обращение, а часто и незаслуженное.
Одним словом, страх и искание, как избегнуть от наказания, более всего занимали мой ум. В учении видел я одно принуждение и учился без охоты. Меня часто и, я думаю, не без причины обвиняли в лености и рассеянности, и нередко граф Ламздорф меня наказывал тростником весьма больно среди самых уроков».
Такой откровенный рассказ монарха о своем детстве, о том, как его учили и воспитывали, нельзя отнести к авторским преувеличениям. Писатель Г.И. Чулков, хорошо знакомый с той эпохой, в своей книге «Императоры: Психологические портреты» рассказывает о детских годах государя Николая I следующее:
«Ламздорф бесчеловечно бил будущего императора. Нередко воспитатель пускал в ход линейку и даже ружейный шомпол. Великий князь был строптив и вспыльчив. Нашла коса на камень. И граф Ламздорф иногда в припадке ярости хватал мальчика за воротник и ударял его об стену. Подобные истязания, например наказание шомполами, заносились в педагогические журналы, и гессен-дармштадтская Мария Федоровна была осведомлена о методах воспитания ее сыновей. Она чрезвычайно ценила графа Ламздорфа.
Немудрено, что ласковая и молоденькая мисс Лайон была для мальчиков немалым утешением, но, к несчастию, старик Ламздорф вспылил страстью к хорошенькой англичанке, и маленькие великие князья были свидетелями странных сцен, происходивших нередко в их детской. Целомудренная няня не желала удовлетворить вожделений старого ловеласа, и Ламздорф преследовал ее всячески, не прощая холодности к его чувству…»