Николай Клюев
Шрифт:
«Вероятно, в 1912 г. Н. Клюев появился на нашем горизонте, — вспоминала Ахматова десятилетия спустя. — Уехав, он прислал мне четыре стихотворения. Три из них я забыла совершенно, четвёртое помню наизусть…» Как раз это стихотворение она и запомнила. «Это, конечно, не мне и не тогда написано. Но я уверена, что у него была мысль сделать из меня небесную градоправительницу, как он сделал Блока наречённым Руси».
Все четыре стихотворения были посвящены «Гумилёвой», и Ахматова не могла этого не помнить. Другое дело, что это посвящение надо было по возможности отвести от себя — и вопреки утверждению Клюева в полученном и прочитанном ею письме («они родились только под впечатлением встречи с Вами») она чётко и безапелляционно обозначила: не мне и не тогда.
«Большой поэт, страшный человек… Он был главой какой-то нехорошей секты (не хлысты, но что-то в этом роде)… Человек он был тёмный»… Так отзывалась она о Клюеве в последние годы своей жизни, запечатлевая в сознании современников образ, чрезмерно искажающий человеческий облик одного из самых драгоценных её собеседников той эпохи.
Ни «страшного», ни «нехорошего» не обнаружила в Клюеве подруга Ахматовой Валерия Срезневская, познакомившаяся с ним в квартире Алексея Ремизова на Таврической.
«Клюев носил тогда русский кафтан, — вспоминала она, — большой наперсный крест на груди, говорил архангельским говором, писал прекрасные старорусские, былинные по размеру, нежные, проникновенные стихи о России и был очень прост и приятен в обращении. Помню его подчёркнуто русский облик, плавную речь, почти поясной поклон при встрече, приветливую открытую улыбку, искренность и доброжелательность…»
Сам же Ремизов отметил в нём «большую мужицкую сметку» и «игру в небесные пути». Но то, что он оценил как «игру», совершенно по-иному восприняли посетители «Башни» Вячеслава Иванова, и в первую очередь сам хозяин. Сергей Алексеев-Аскольдов, в частности, вспоминал, как он долго беседовал на «Башне» с Клюевым, и Клюев со знанием дела вещал о Рудольфе Лотце, Якове Бёме, Франце Баадере, Иоганне Готлибе Фихте, причем цитируя их в оригинале — даром что с невозможным акцентом… Здесь же завязался его продолжительный диалог с Вячеславом Великолепным вокруг вечной темы родного и вселенского.
Глава 6
«ГОЛГОФСКИЕ ХРИСТИАНЕ»
В июне 1912 года вышла вторая книга Клюева «Братские песни» с предисловием о. Валентина Свенцицкого и с собственным коротким вступлением «от автора», где Николай сообщал читателю:
«„Братские песни“ — не есть мои новые произведения. В большинстве они сложены до первой книги „Сосен перезвон“ или в одно время с нею. Не вошли же они в первую книгу потому, что не были записаны мною, а передавались устно или письменно помимо меня, так как я до сих пор редко записывал свои песни и некоторые из них исчезли из памяти.
Восстановленные уже со слов других или по посторонним запискам, песни мои и образовали настоящую книжку».
На самом деле многие из стихотворений, вошедших в «Братские песни», не только «были записаны» Клюевым, но и публиковались на страницах «Новой земли». Но то, что стихи, «образовавшие настоящую книжку» (и не только стихи), «передавались устно или письменно», — сущая правда. Об этом свидетельствовал сам Клюев в письме Блоку, написанном не позже начала марта: «„Новая земля“ предлагает мне издать книжку стихов в духе „Песнь братьям“ — в № 7–8 „Новой земли“ (под этим названием было напечатано стихотворение „Иисуса крест кровавый…“. Кстати, написание имени „Иисус“ говорит о том, что Клюев в это время отнюдь не придерживался заповеди „праотцев“: „Умрём за единый азъ“. — С. К.)… Пишут так убедительно с заголовком: „Торопитесь делать добро“, что мне как-то неловко ответить необоснованным отказом. Быть может, новоземельцы и искренне веруют, что мои песни — „отклик Елеонских песнопений“. Я вовсе сбит с толку. По Москве распространяют мои письма, поют в Ямах моё стих(отворение) „Поручил ключи от ада…“ и „Под ивушкой зелёной“… (В московских трактирах наподобие подвального под названием „Яма“, куда наведывались и Брихничёв, и епископ Михаил, и Валентин Свенцицкий, сектанты вели свои споры о вере с православными — и клюевские песни использовались в этих спорах наряду с проповедями
Вопрос весьма многозначительный и для Клюева важный: для него собственно поэтическое творчество и сочинение «песнопений» для «братьев» находятся на разных полюсах. Индивидуальное лирическое начало несовместимо в его восприятии с «коллективным действом», когда вариация на услышанный и запомненный или записанный гимн есть продолжение «братского» сотворчества.
Нетрудно предположить, что самым активным «продвигателем» «Братских песен» был Иона Брихничёв.
«Дорогой Валерий Яковлевич! — пишет Клюев Брюсову. — „Новая земля“ предлагает мне издать второй сборник стихов в духе журнала под названием „Братские песни“. А. Блок советует издать, говорит об этом твёрдо. Спрашиваю Вашего совета. Быть может, Вы потрудитесь прочесть в № 1–2 „Новой зем(ли)“ мою „Братскую песню“, чтобы знать, какой характер будет иметь книжка. Без Вашего совета я не решаюсь ответить Ионе положительно, а ему нужно печатать объявления, что моя книжка приложена к журналу за этот год».
Это объявление было напечатано 25 июня в московской газете «Руль» рядом с объявлениями о выходе книг самого Брихничёва «Апостолы реформации», «Апостолы гуманности и свободы», «Капля крови» — и в сопровождении отзыва на клюевские стихи из газеты «Современное слово»: «Песни Клюева — явление весьма незаурядное: глубоко-вдохновенные, стихийно-яркие, оригинальные. Это — поэзия новых, освободительных настроений в народе».
А в предыдущем номере от 18 июня появилась статья Брихничёва, посвящённая Клюеву, под названием «Северное сияние», в сопровождении редакционного примечания: «Помещая настоящую статью, интересную с точки зрения внешних, бытовых условий, среди которых вырос молодой поэт, редакция не совсем солидарна с той восторженностью оценки, которую встречают со стороны автора статьи произведения Н. А. Клюева с точки зрения художественной и философской».
Но именно описания «внешних, бытовых условий» никак не могли доставить Клюеву удовлетворения.
«Николай Алексеевич Клюев — сын народа. Он родился в семье бедного крестьянина села Желвачёва Олонецкой губернии.
Систематического образования он не получил, а своим необычайным духовным развитием обязан только себе, своей исключительной жажде знания.
В этом отношении Клюев очень похож на своего соседа по губерниям и товарища по судьбе — холмогорского рыбака Михаила Ломоносова.
Вот что об этой жажде знания Клюева писал мне в декабре 1910 г. Александр Блок: „Обрадуете его, т. е. Клюева, если пошлёте ему „Новую Землю“. Он жаден до чтения и, конечно, особенно до чтения о „жизни“, а книг ему доставать неоткуда“».
У Клюева уже был повод с явным недоумением отнестись к распространению своих частных писем, начало чему положил Блок. Теперь он обнаруживает, что из рук Брихничёва распространяются «по Москве» письма, адресованные уже Ионе, а цитата из письма Блока в статье, контекст которой, очевидно, призван создать образ самоучки-самородка, используется, что называется, «по назначению» — в определённых целях.
Но дальше — больше. Недоумение начало сменяться холодным возмущением, когда речь в статье «брата» зашла о земляках и родителях.
«Если принять во внимание ту обстановку, в которой рос и развивался поэт, — его появление становится прямо-таки чудесным.
Село, где он родился, не насчитывающее и десяти дворов, населено людьми, находящимися едва ли не на самой примитивной степени развития.
О молодёжи поэт всегда отзывается с большим уважением…