Никто и звать никак

Логинов Святослав Владимирович

— И что они сказали?

— Сказал, что глаза в порядке, а к зубному надо срочно. Но в кабинете стоматологического оборудования не было.

— Я про главное.

— Вы с ума сошли, оба вдруг? — вмешалась Юленька. — Это не телефонный разговор. Тем более, мы на улице.

— Это ты с ума сошла, обе вдруг! Где ты там гуляете? Я сейчас встречу.

Через пять минут запыхавшийся Сергей-Антон показался из-за поворота. Поспели защитники вовремя, за его жёнами давно плёлся мучимый тремором гражданин. Скорей всего, он просто сглатывал слюни, предаваясь

фрагментированным мечтам, но все почувствовали себя спокойней, когда трясущийся бомж удалился.

Мужья взяли под руку Юляшку-Юленьку. Теперь гуляющая пара почти не привлекала внимания человеческого отребья.

— Ну, кто там? — шёпотом спросил Сергей. — Мальчик, девочка?

— Не знаю. Мы ушли недопроверившись.

— Да что там случилось? — повысил голос Антон.

— Не там, а тут, — Юленька положила ладошку на живот. — Доктора сказали — у нас двойня будет.

Теперь на ровном месте споткнулись мужья. — Хорошо хоть Антон не спросил сдуру: «У кого, у нас?»

* * *

На семейный совет забились в будуар. Сидели на диванчике, прижавшись друг к другу, и, по большей части, молчали. Всё было понятно, а вернее, непонятно без слов. Как говорится, дело ясное, что дело тёмное. Прокормить разом двоих малышей трудно, но когда в этой жизни простому человеку было легко? Это проблема решаемая. А к нерешаемым относится вопрос распределения индивидуальностей.

Если по двойне родилось у каждой пары, то в каждом из малышей будет обитать две индивидуальности. Четверо детей — целый детский сад!

— Вот бы здорово было, — тихо произнесла Юленька, — чтобы каждому из малышей отдельное тело.

— Налог на роскошь какой назначат, догадываешься? Нам такой вовек не поднять.

— А мы не будем платить. Скажем: нет денег — и всё тут. Мы же не покупали детишек, они сами родились. Где тут роскошь?

— Нас никто и не спросит. Придут и подселят в каждое тело дополнительных квартирантов. Хорошо, если одногодков с нашими, а то дадут старших по возрасту, так они наших малышей затюкают.

— Я не хочу, — в унисон произнесли Юляшка и Юленька.

— Да будет вам, — успокаивающе произнёс Сергей. — Может, ещё и обойдётся. Это редко бывает, чтобы в двойне каждому отдельное тело выпало. Родится у нас четверо детишек; в тесноте, да не в обиде. Зато веселья сколько…

Так ничего и не придумавши, продолжали жить, словно ничего и не произошло, только женская часть семьи испуганно вздрагивала при всяком упоминании о врачах и наотрез отказывалась идти на какое бы то ни было обследование.

— Вот рожу, — одинаковыми словами отвечала и Юленька, и Юляшка, — тогда и узнаем, кто там и сколько.

Отворачиваться, не желая смотреть жизни в глаза, можно было сколько угодно, однако рано или поздно, жизнь сама глянет тебе в глаза, и тут уже не отвертишься. Люби докторов или не люби, а пришло время, и Юлию, обеих, разумеется, увезли в роддом. Антон с Сергеем, как и полагается, шатался под окнами, не зная, куда себя преклонить, искательно заглядывал в лицо каждому, выходящему из заветных дверей, и, вообще, вёл себя в должной мере дурацки.

Наконец, ближе к вечеру, из дверей выглянула толстая акушерка.

— Две Юлии, это чья будет жена?

— Мои, — выдохнули Сергей с Антоном.

— Поздравляю, папаши. Родила ваша зазноба.

— Кого?

— Будто сами не знаете, — садистически тянула толстуха. — Как и обещано, двойню. Такие телятки славные.

Новоявленные папы не сразу и сообразили, что телятками работники роддома называют новорождённые тела, которым не показана психологическая идентификация. Пройдёт год, мозг новорождённого окрепнет, и можно будет определить, сколько детей оказалось в новеньком тельце, и кто родители этих малышей. А пока это тела или, попросту, телятки.

— Ну, кто всё-таки? — взмолились отцы, шаря непослушными пальцами в кошельке.

— У нас без обмана, — ответствовала акушерка, пряча мзду. — Полный ассортимент: мальчик и девочка. А уж кто из них чей — сами разбирайтесь.

* * *

Нет больше будуара, и диванчик увезли в комиссионный, где его за полцены купила другая счастливая семья. Детская стала детской в полном смысле этого слова. Пеленальный столик, он же — комод, и две вплотную сдвинутые кроватки. Присыпки и кремы, распашонки, пелёнки, подгузники, которые вновь пришли на смену слишком дорогим и, что особенно важно, одноразовым памперсам. Но главным были, конечно, не вещи, а жители комнаты — два маленьких беспомощных человечка. У них ещё не было имён, с ними всё было неясно, но они жили на этом свете, в этой комнате. А что ещё нужно, чтобы жизнь обрела смысл?

— Смотри, — говорила Юляшка, — он меня узнаёт.

— Где?

— Да вот, головёнкой как вертит.

— Он всегда вертит, у него шило в попке.

— Это у тебя шило в попке, а он мне улыбается.

— Попка-то у нас общая. Я гадаю, что тебе не сидится, а это моё шило тебе колет.

— Ну тебя… Ляльку давай кормить, а то наш проглот всё высосет, сестрёнке не оставит.

— Юль, а как ты своих хочешь назвать?

— Я ещё не знаю.

— Я сына Виталиком назову, потому что он живчик, а дочку Сонечкой, за то, что она спит много. Даже кушает с закрытыми глазками.

— А потом как окажется, что мальчик и не твой вовсе, а ты уже привыкла и по имени его зовёшь.

— Я и без того привыкла. Я его рожала, сейчас, вот, кормлю. Как же это — не мой? Теперь уже не переиграешь, они оба мои, что бы там врачи с психологами ни говорили.

— Верно. И мои тоже — оба. Только как их звать я пока не придумала.

За такими разговорами время летит быстро, а уж как споро дети растут — и не представить.

Патронажная сестра приходила проведать теляток два раза в неделю. Такая частота пугала вечно тревожную Юленьку, хотя сестра и говорила, что с детишками всё в порядке, просто за двойней нужен более серьёзный пригляд.