Никто, кроме президента

Гурский Лев Аркадьевич

Сердюк, которого сдвинули на край сиденья, поближе к окну машины, не удержался и добавил к разговору свои пять копеек.

– Много ты, Макс, понимаешь в Голливуде! – объявил он, сильно важничая. – Тоже мне, эксперт нашелся. Сценарии у них, если хочешь знать, как раз на чистом сливочном делают, без дураков. Артисты – да, там туфты немерено. Я вот на ихнем «Парамаунте», где мы с Василь Палычем были с визитом, с неофициальным, их знаменитого качка Скалу Джонсона на триста баксов в армрестлинге нагрел. Влегкую, на спор, даже не вспотел. И еще на столько же, плюс двадцатка, обыграл в «подкидного» саму Николь Ки…

Козицкий неодобрительно кашлянул, и мой приятель в момент завязал с мемуарами о киношных победах. Но не с разговором.

– Я ведь о чем сказать хотел? – продолжил он. – Что в мировой истории уже всякого похожего столько было – Голливуд отдыхает. Каждый третий царь или там король был у кого-нибудь да в заложниках. Фактически. Взять, допустим, эту, как ее, маркизу Помпадур. Держала Людовика под каблуком. Или Распутин при последнем Николае – царь на него только что не молился. А генерал-полковника при первом вашем президенте помнишь, Макс? Подливал ему и вертел, как хотел, пока самого его в психушку не засадили. Или Запорожский, поп этот, при вашем предпоследнем. Факт известный, даже в сканворды попал. Еле-еле от трубы его потом оторвали, прирос намертво!..

Будущий генсек ООН с интересом взглянул на Сердюка. Тот, сдается мне, нечасто баловал босса глобальными идеями. То ли из скромности, то ли попросту свое начальство жалел. Пока мы вместе учились в ВШ КГБ, он, бывало, доводил лекторов до посинения. При всем при этом оставаясь в рамках кондового марксизма-ленинизма.

– Вы немножко про другое, Сердюк, – деликатно поправил его Козицкий. – Хотя все равно спасибо за аргумент. Пока мы сегодня катались по городу, я постарался, как мог, обдумать ситуацию… Все не так фантастично, как вы, Максим, полагаете.

Он извлек из кармана шариковую ручку, взял с сиденья блокнот, открыл его и нарисовал большую букву «Ф» в солнечном ореоле.

– Фавориты, тут Сердюк прав, были везде и во все времена, – начал кандидат в генсеки, – но им, за редчайшим исключением, нужды не было делать заложничество буквальным. И тем более им не требовалось держать в тайне свое влияние. Напротив, сила их была именно в том, что все вокруг о нем знали. Но при этом, поверьте уж старому бюрократу, властные институты могут работать точно так же, когда передаточное звено между первым лицом и другими не обозначает себя как фаворита…

Козицкий одним росчерком изобразил на листке треугольник.

– Вот смотрите, Максим. – Он указал на самую верхнюю точку треугольника. – В основу всякой власти положен принцип пирамиды. Человек над всеми – будь то фараон, богдыхан, царь, президент, кто угодно – распространяет свою волю сверху вниз. Тем, кто ниже, и в голову не придет, что в реальности это может оказаться воля человека из обслуги властного, с позволения сказать, пентхауса. Воля мажордома, лакея, парикмахера или, как в нашем случае, собачьих дел мастера.

Босс Сердюка пририсовал к треугольнику несколько робких стрелочек снизу вверх.

– Есть у других слоев нашей пирамиды механизмы проверки того, что творится в пентхаусе? Формально – да, в реальности – нет. – Козицкий несколько раз перечеркнул каждую из стрелок. – Чем лучше отработан ритуал власти, тем меньше возможностей проверить снизу, как там на самом деле. Где находится четкая грань между самоизоляцией и изоляцией? Нигде. Как отличить охрану от конвоя? Никак. Если, допустим, телохранитель генсека ООН вдруг захочет тихой сапой взять всю ооновскую власть в свои руки… да не хмурьтесь вы сразу, пан Сердюк, бога ради, я же не про вас и себя, это сугубо абстрактный пример… так вот: в этом абстрактном – подчеркиваю! – случае ни Генассамблея, ни Совет Безопасности могут ни о чем не догадаться. Все работает? Работает. Бумажки подписываются? В срок. Мероприятия проводятся? По полной программе… Я вам выдам, Максим, страшный секрет: всю первую неделю после аварии, когда Гектор Ангелопулос еще не вышел из комы, а я не был приведен к присяге в качестве и. о., Организацией Объединенных Наций вообще никто не руководил. Кто-то что-то заметил? Ни черта подобного! Туркам, скажем, клерк из протокольного отдела забыл направить официальный релиз – так они еще полтора месяца были уверены, что Гектор жив-здоров и исполняет свои обязанности… С чего вы решили, будто кто-нибудь в российской пирамиде, пусть хоть этажом ниже, что-нибудь заподозрит? Президент Волин стал меньше выходить к прессе и на публику? Значит, публика и пресса иного не заслужили.

Козицкий отступил самую малость вниз от вершины треугольника и нарисовал жирную-прежирную точку. И все, что еще ниже, отгородил пунктирной линией и заштриховал.

– Глядите сюда, – сказал он. – Угрожая первому лицу, шантажист сам себя назначает в посредники и замыкает на себе все каналы связи. Общество видит только то, что ему спускают сверху: то есть парадные портреты и чуть-чуть официальной хроники. При этом, заметьте, тайный узурпатор, в отличие от явного фаворита, ничем не рискует. Фаворит тешит свое мелкое тщеславие, зато и уязвим. И не только оттого, что барская любовь не вечна, но и, главным образом, потому, что он на виду. Рано или поздно общество за что-нибудь да обозлится. На всякого Распутина найдется свой Юсупов с отравленным пирожным. А скромному собаководу чего опасаться? Чумки, линьки или неудачной вязки. Ничего другого. Тут, Максим, имеет место интересный парадокс. Вторым или третьим лицам государства, у которых и власть, и ресурсы, на самом деле труднее устроить тайный переворот, чем собаководу всего с несколькими подручными… Говорите, вы уже слышали раньше про этого Фокина?

– Ну да, – кивнул я. – Он до собак служил в спецназе.

– Значит, ему было еще проще. Мирная профессия в настоящем, спецподготовка в прошлом. Сочетание – удачней не выдумаешь.

Козицкий изобразил на заштрихованной части треугольника еще несколько стрелок, расположив их попарно остриями друг к другу.

– Бдительность, – продолжал он, – обычно проявляется по горизонтали. Большие игроки сами страхуют друг друга: армия ревниво следит за полицией, администрация за Госдумой, федеральные СМИ за медиа-баронами… А маленькие люди ускользают, просачиваясь сквозь крупное сито. Камердинеров, слесарей, полотеров нет ни на одной схеме. Почему, думаете, Хрущев первым делом расстрелял Берию? Потому что оба были игроками одной лиги. Хотя в последние годы Сталина, когда вождь почти перестал выезжать с ближней дачи, Лаврентий Палыч, при всем его желании, никак не мог быть узурпатором – чересчур на виду. Зато власть могли по-тихому взять секретаришка Поскребышев с уборщицей Петровой и начальником охраны Власиком. И советский народ так ничего бы и не заметил…

– Вечно вы, Василь Палыч, к охране зря придираетесь, – сказал Сердюк. Он сидел набычась, все еще переживая абстрактный пример номер один. – На черта мне сдалась бы эта власть? Макс, ты меня с сопливых времен знаешь, ну хоть ты скажи: я лез хотя бы в парторги нашего курса или даже нашей группы?

– Нет, конечно, не лез, – встал я грудью на защиту его репутации. – Ты такими глупостями не занимался. Вот горилочки хватануть под сало или там вместо лекций пройтись по девочкам…

– Эх, хорошие были годики! – сразу повеселел мой приятель. Все его обиды выветрились в секунду. – Помните, Василь Палыч, самый конец застоя? Сало у нас на базаре в Донецке – три карбованца за кэгэ! Горилка по ноль пять – четыре двенадцать! Бабу снять – всего де… Кстати! – Сердюк довольно потер ладони. – Забыл рассказать. Я, Василь Палыч, безопасное прикрытие нам устроил. На всякий случай – вдруг тот собачник Фокин насчет нас чего заподозрит? Противника нельзя недооценивать, сами знаете.

– Какое прикрытие? – встревожился Козицкий. – Ваши сюрпризы меня однажды доконают.

– Отличная, надежная отмазка, – порадовал его Сердюк. – Все очень правдоподобно. Если кто со стороны начнет выяснять, где, мол, пропадает наш главный, то я нашептал по сотовому кое-кому в представительстве: босс, мол, ездит навещать старых московских подружек. Я так сильно просил их держать рот на замке, что разговорчики поползут сразу, не сомневайтесь… Вряд ли, конечно, до супруги вашей, Олеси Ивановны, слухи дойдут раньше, чем за три дня. Но вы для профилактики звякните ей в Нью-Йорк, успокойте – и лучше бы прямо сегодня.